Трудные годы советской биологии

Пережитое за эти годы укоротило жизнь многим выдающимся биологам. Преждевременно ушли из жизни Н. К. Кольцов, Д. Н. Насонов, Л. А. Орбели и др.; Д. А. Сабинин покончил с собой. Чувство боли и глубокой обиды вызывала мысль о том, что советская биология в 20-х и 30-х годах в ряде разделов, в частности в генетике, цитологии, эволюционном учении, несомненно занимала одно из ведущих мест в мировой науке. А ведь одновременно с разрушением биологии в нашей стране физики, химики, техники на самом высоком уровне вели работы по овладению атомной энергией и по проникновению человека в космос. И все же среди уцелевших под обломками рухнувшей биологии нашлись ученые, которые, используя любую возможность в трудной, мужественной борьбе в конце концов очистили нашу науку от лысенковского наваждения.

В ПОИСКАХ РАБОТЫ

В предыдущей части своих записок я стремился кратко описать основные события, приведшие к разгрому советской биологии и утвердившие гегемонию Лысенко, Лепешинской и Быкова в разных ее областях. При этом своим личным делам я почти не уделял внимания. В этой части записок я хочу рассказать о своей участи, поскольку она отражает тяжкий дух того времени и условия, в которых приходилось многим бороться за право заниматься наукой.

С начала 30-х годов, после окончания биологического отделения Ленинградского университета я со своим учителем Дмитрием Николаевичем Насоновым изучал реакции клеток на действие повреждающих агентов. Мы обнаружили, что разнообразные по своей природе повреждающие воздействия вызывают в клетках весьма сходные изменения. Мы их назвали паранекротическими. Однако эти сходные неспецифические признаки разных повреждений сочетаются со специфическими, характерными для действия каждого данного агента. По нашим данным, в основе ответа клеток на повреждение лежат так называемые денатурационные изменения клеточных белков. По ходу исследования мы разработали простые методы, позволяющие отличать здоровые клетки от поврежденных и погибших. Наши методы с успехом применялись многими исследователями для решения важных задач практической медицины. Эти исследования велись нами в нескольких учреждениях, основные — в Отделе общей морфологии Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ). Этот отдел организовал в 1932 г. наш крупнейший гистолог А. А. Заварзин. Отдел представлял собою мощный научный центр советской цитологии, гистологии и эмбриологии. В его состав входила лаборатория физиологии клетки, возглавляемая Насоновым, я был в ней старшим научным сотрудником. Исследования нашего направления велись также Насоновым и его сотрудниками в Ленинградском университете и мною в Государственном рентгенологическом, радиологическом и раковом институте, где я работал по совместительству. В то время мизерная зарплата научных работников заставляла многих ученых служить в нескольких учреждениях.

В 1940 г. нами была опубликована монография «Реакция живого вещества на внешние воздействия». В ней мы, подытожив работы собственной школы и мировой литературы, сформулировали теорию паранекроза и денатурационную теорию повреждения клеток.

Когда фашистская Германия обрушила на нашу страну свою военную мощь, мы с Насоновым вступили добровольцами в ряды Красной Армии. После некоторых перемещений мне удалось получить назначение фельдшером в санитарный взвод медсанбата 13-й стрелковой дивизии, оборонявшей Пулковские высоты, — самый близкий подступ немцев к Ленинграду. Командиром этого взвода был Насонов (так и на фронте мы сохранили расстановку сил мирного времени). У Насонова в походном мешке хранился журнал с протоколами наших последних предвоенных опытов, и мы говорили, что в любой момент можем сменить винтовку на перо. Летом 1942 г. Насонов был ранен, и я стал командиром взвода. В октябре 1942 г. в связи с распоряжением о снятии докторов наук и профессоров с линии огня нас отозвали в Москву, затем демобилизовали, так как мы были биологами, а не медиками.

В сентябре 1943 г. нам опять удалось соединиться для совместной работы в Москве в Институте цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР. Директором его был Г. К. Хрущов. В этом же году наша книга была удостоена Сталинской премии, что составляло 100 000 рублей (10 000 на современные деньги). Половину мы отдали в фонд обороны страны. Каждому досталось по 25 тысяч, и каждый на эти деньги мог приобрести на рынке 25 кг масла — целое состояние по тому времени. Кроме того, лауреатам полагался особый, более сытный паек. Но дело было не только в материальных благах. В то время лауреатов было еще очень мало, и поэтому звание лауреата было весьма престижно.