Трудный день факира в джинсах

Он вырыл в песке ямку, прокопал от нее канавку к воде, отобрал крупную рыбу для ухи, а оставшуюся перебросал в яму.

Солнце уже совсем растаяло в море. Ветер лениво встряхивал кусты, перебирал траву. Одинокая лягушка квакнула тоскливо и прислушалась. Выждав немного, ей с разных сторон ответили еще три квакушки.

Емелька то и дело хлопал себя по рукам и ногам, яростно чесался, но от комаров не было спасенья.

Неожиданно вспомнился голос матери:

— Емелька! Иди домой!.. Кому сказано! Иди домой!

И пожалуй, впервые ему захотелось сейчас, без отговорок, побежать домой. Он сердито ухватил рыбину за хвост, ожесточенно заскреб ножом по чешуе…

Кустарник вокруг был молодой, ивовый и ольховый. Сухих веток набралось немного. Дрова чадили, но не загорались. Витя подбросил в костер сухой травы. Огонь вывернулся вверх, лизнул ее на пробу, оставил на котелке черные отпечатки.

Сумерки уплотнялись, растворяя силуэты далеких домов. Наконец, дрова пообсохли, занялись огнем. Вокруг сразу потемнело.

Емельку отчаянно донимали комары.

— Странно… меня почему-то здешние комары не кусают, — удивился Витька. — Пропитался-таки «Дэтой». Гони мне нож, рыбу я сам дочищу. Пока ты с ней возишься, комары объедят тебя до костей.

— После моих рук нож тебе нельзя. Соображать нужно!

В этот раз уговаривать Витьку не пришлось. Размахивая пучком ольховых веток, он как в парилке нахлестывал Емельку по спине, приговаривая:

— Кровь за кровь! Я истреблю все ваше болотное племя!

Очищенную рыбу Емелька вымыл в лунке и бросил в закипающую воду.

Котелок задрожал, горячие брызги обожгли Емельку. Отскочив назад, Емелька споткнулся о брезент и упал на спину. И тут он увидел, что прямо на них снижается оливтянка, опоясанная мерцающими шарами. Емелька вскочил, попятился, споткнулся теперь уже о ветки и со всего маху рухнул в яму с рыбой. Здоровенный окунь оказался у него на голове и, запутавшись плавниками в волосах, больно хлестал по лбу.

— Пустите, я заразный! — с перепугу закричал мальчишка, прикрывая голову от ударов, но сообразив, в чем дело, накинулся на Витю: — Дай руку! Ну, что стоишь идолом! Помоги выпутать рыбу.

Отжав трусы и майку, Емелька осторожно спросил:

— Видел сейчас оливтянку на шарах?

Витя сердито проворчал:

— Головой сунься в лужу, может быть, тогда она поостынет.

«У меня бред, — подумал Емелька. — В легкой форме. Чем еще объяснишь? Постоянно что-то мерещится, а Витька ничего не видит».

— Вить, ты как себя чувствуешь? — стараясь говорить безразличным тоном, спросил Емелька.

— Нормально, а что?

— Трясет меня что-то… И огонь рядом, а трясет… Вирусы проклятые! Взялись-таки за меня!

Витька тоже дрожал. Его пугали ночь и жестокие невидимки-вирусы. Был бы хоть кто-нибудь из взрослых. Они-то в любом случае знают, что надо делать.

— Факир, может быть, у тебя не вирусы? Озяб, пока сидел в луже? — с надеждой в голосе спросил он.

— Вирусы! Простуда так быстро не схватывает. Земные микробы ленивые, дня через три начинают кусаться. Но тебя космические вредители не тронут. Так что не трусь, — стуча зубами сказал Емелька.

— Сам не трусь! Я вот думаю, что никакая она не оливтянка. Настоящая, талантливо сделанная статуя. Может, какая древняя.

— Сам ты статуя с гипсовыми мозгами! Помнишь, она была теплее песка? А глаза? Когда я ее откопал, она была с закрытыми глазами, потом, вижу, раскрыла. Наверное, жива еще была…

— Не было на ней бацилл, — перебил его Витя, — она же в атмосфере горела! Не было на ней бацилл! Ура-а-а-а!

Витька бросился к Емельке и закружил его.

— Пусти, чумовой! Что ты делаешь? У нее внутри были микробы, которые не сгорели. Нельзя ко мне прикасаться!

— Можно, можно! Все можно! — кричал Витька, продолжая его кружить.

— Пусти! Мне нездоровится! Я не хочу, чтобы ты из-за меня! — орал Емелька, стараясь не дышать на друга.

— А я не хочу оставаться один, — запыхавшись, сказал Витька, опуская Емельку на землю.

— Ну и балда! Нельзя тебе умирать! Кто людей о космических болезнях предупредит? Ты подумал об этом? Хотя бы посоветовался, прежде чем кидаться на меня.

— А если с тобой что-нибудь случится, а я останусь, что тогда будет? — возразил Витька. — Что я скажу другим?.. Может быть, нужно было идти не к Финскому заливу, а в больницу? А я не настоял. Тебя послушал. Виноват я, что не настоял? Виноват!

— Виноват! Виноват! — передразнил Емелька. — Эгоист несчастный. «Что будет тогда?» А о людях ты подумал? Кто мы с тобой? Пацаны. А тут… Представляешь? Болезни пошли валить людей. Налево и направо. Ученых, инженеров, космонавтов, писателей… Пока найдут лекарство — может, полстраны вымрет. Конечно, врачи в конце концов изобретут лекарство против вируса, но людей останется совсем ничего, а может, того меньше. Капиталисты сразу лапу на нас. И в кулак всех. Дошло?

— Да чего там! Понятно! — сказал Витька, сердито сломав о колено ветку.

— Ну, тогда хватит ругаться. Слышишь? Уха квакает! Наваристая! Пальчики оближешь.

Похолодало. Ночь все гуще забирала ультрамарином небо, море, кусты. Она сжималась вокруг друзей плотной, угрожающе непроглядной завесой и пульсировала, то наскакивая, то удаляясь от костра.