Трудный день

— Непременно лопнет! Нет, художник в вас превыше всего… Пишите, Анатолий Васильевич, свою драму обязательно! — уже совершенно серьезно закончил Ленин. И вдруг добавил тихо: — Обидно только, что они у вас… не первоклассны. Шекспир все-таки, хотя и лопнет…

Анатолий Васильевич вскинул брови и развел руками: мол, что поделаешь!

А Ленин уже сел за стол: новые дела…

Уходя, Луначарский взглянул на Владимира Ильича, на окна, на стол, заваленный бумагами и книгами, за которым с утра до поздней ночи работал Ленин, и подумал: «Писать в свое удовольствие? А вы будете трудиться для всех? У каждого есть страсти и отдушина от забот. Только у вас страсть и отдушина — сами дела. Мы делим время и силы между обязанностями и чем-то еще, вы ничего не делите, вы весь В одном… Писать драму…»

Анатолий Васильевич чуть заметно грустно улыбнулся, зная, что все-таки он будет ее писать. Будет…

Закончив разговор с Луначарским, Владимир Ильич нашел листок с кратким перечнем дел на сегодня… Да, рабочий день уже подходит к концу, а два серьезных дела так и остались на бумаге: пришлось дольше, чем можно было, объясняться с Луначарским, а сейчас необходимо еще раз поговорить с Васюковым. И так с каждым человеком, каждый день, на многие годы начавшейся культурной революции. Для того чтобы построить новое общество, нужно прежде всего перевоспитать людей в духе этого общества.

Луначарский и Васюков… Какие разные люди! Но в меру своих сил они делают одно общее дело. Да, рабочий день на исходе… Этими двумя вопросами придется заняться ночью, после заседания Совнаркома и работы над статьей… Часа, так, в два…

Ленин отложил в сторону листок и, вызвав секретаря, попросил пригласить товарища Васюкова, председателя Грибовского волисполкома.

ЕЛЬ

Темно-синий мощный «роллс-ройс», на колесах с тонкими проволочными спицами, с обычной скоростью — тридцать-сорок километров в час ехал по узкому Серпуховскому шоссе, слегка подпрыгивая и покачиваясь на неровностях, хотя Степан Казимирович Гиль, хорошо изучивший путь от Москвы до Горок, старательно объезжал выбоины.

Ленин сидел рядом и спокойно смотрел на дорогу.

Машина рвалась вперед, и казалось, с каждой минутой дела Совнаркома оставались все дальше и дальше, все дальше и дальше… Путь от Кремля до Горок занимал ровно час. Горки означали отдых.

Но дела и заботы тянулись за Лениным. Некоторые, правда, постепенно отставали, но от других Ленин никак не мог отрешиться.

Ленин работал, как сердце, все время.

Работал днем, иногда просыпался ночью, вставал с постели и звонил по телефону, неожиданно обрывал отдых на прогулке: только что оформилась новая мысль, которая зародилась давно, — в случайном разговоре, просмотренной заметке, телеграмме, в речи на заседании Совнаркома…

В Горках можно было работать меньше и даже совсем не работать. Один день в неделю. Но, то, что называлось «неработой», не могло быть полным отдыхом. В часы, самые безмятежные, вдали от Кремля, от усадьбы Горки, где-нибудь в поле под стрекот кузнечиков или в полной тишине, вдруг яснее становилось то, о чем думалось днем, неделю, год или пять лет назад. Иногда — десять… Да, ему уже пятьдесят, и десять лет не такой уж большой срок… Мозг какой-то своей частичкой продолжал работать и в такие часы.

И все-таки Горки — отдых.

Один вид большого дома в старом парке над рекой Пахрой приносил радость, освобождал от усталости. Природа, разум и труд, соединившись в согласии, создали великолепный ансамбль: светлый дом с колоннами и двумя маленькими флигелями по бокам, аллеи вековых деревьев с беседками и простыми скамейками — все было приспособлено для отдыха и было по-настоящему красиво.

Горки — великолепный отдых!

…А машина мчалась вперед, и перед Владимиром Ильичем развертывались знакомые, но всегда приятные и всегда чем-то новые пейзажи.

За Сабуровом — Орехово, за ним — Апарники, потом Петровское… Промелькнет березняк, небольшой сосновый бор, и почти сразу — поворот налево.

Поворот собственно уже и есть въезд, начало Горок. Прямая аллея из берез и сосен через несколько минут приведет в парк, а потом к дому.

Откинувшись на спинку сиденья, Владимир Ильич отдыхал, всем существом принимая сверкание летнего дня, отблеск солнца на листьях берез, радуясь ромашкам и клеверу, подымающейся ржи, спокойному и глубокому синему небу.

Когда автомобиль остановился у дома, Владимир Ильич к себе не пошел.

Из машины сразу в дом — преступление!

Сунув руки в карманы брюк, Владимир Ильич, как обычно, зашагал по аллеям. Хорошо! Он дышал глубоко; свежий, чистый воздух наполнял грудь; под высокими сводами аллей было тепло, но не жарко и совершенно тихо.