Трудный путь к диалогу

Толстой, разумеется, оставался при своем. Оказалось, что дело вовсе не в разуме, а в воле, в ее направлении у человека, давно задумавшего создать новую религию. Но по-прежнему он хотел, чтобы она называлась христианской.

Между "Исповедью" и книгой "В чем моя вера" были написаны "Исследование догматического богословия" и перевод Евангелия. Цель этих двух трудов была недвусмысленной: изобличить "ложное церковное христианство" и утвердить "истинное его понимание". Критика велась опять-таки с позиции "здравого смысла". От церковного вероучения требовалось, чтобы оно отвечало элементарным законам рассудка. А поскольку этого не было и быть не могло. Толстой с триумфом ниспровергал его.

Итак, Предание Церкви, ее философия, ее символика, ветхозаветная часть Библии были отметены. Оставалось Евангелие. В нем-то и намеревался Толстой найти сущность христианской веры.

Хотя он часто говорил, что не хочет толковать Евангелие и даже запретил бы такое толкование, в своем переводе он идет куда дальше вольного парафраза. Он откровенно насилует текст, выбрасывает из него все, что не совпадает с его собственными идеями, прямо искажает смысл написанного.

Читать толстовский перевод необыкновенно поучительно, тем более что он помещает параллельно оригинал и традиционный синодальный перевод. Натяжки и произвольность этого парафраза, состоящего главным образом из нравственных речений Христа, настолько очевидны, что переводчик даже не пытается их затушевать, филолог И. М. Ивакин, помогавший Толстому, пишет: "С самого первого взгляда мне показалось, что, начиная работать над Евангелием, Лев Николаевич уже имел определенный взгляд. Научная филологическая точка зрения если не была вполне чужда ему, то, во всяком случае, оставалась на втором, даже на третьем плане"*.

______________________________________________________________________

* Ивакин И. Воспоминания о Ясной Поляне. - Лит. Насл., т. 69.

Иисус Назарянин был для Толстого только моралистом, подобным Сократу, Но подлинные источники такого Христа не знают. Чтобы понять, насколько толстовский взгляд отличается от того, что мы находим в Евангелии, уместно прислушаться к современнику писателя князю Сергею Трубецкому. Первоклассный историк, независимый мыслитель, Трубецкой отнюдь не был "присяжным богословом". В своих трудах он убедительно показал, что Евангелие Иисуса есть не набор моральных правил, а провозвестие новой жизни. Нового высшего Откровения Творца, которое явлено миру через Его Сына. Христос устанавливает Новый Завет, т. е. новый Союз между Землей и Небом. В историю входит таинственная сила, которая постепенно ведет ее к преображению, к выходу за пределы несовершенного земного бытия.

Говоря о Нагорной проповеди Иисусовой, которую Толстой считал стержнем Евангелия, Трубецкой справедливо указывал, что она едва ли может характеризоваться как чисто "этическая" проповедь. "Не подлежит никакому сомнению, что Христос не принес никакого нового метафизического, философского учения. Но в то же время Он едва ли может быть признан "этиком" или "моралистом" в общепринятом смысле слова. Давно замечено, что отдельные нравственные правила Христа, хотя и не в такой идеальной полноте и чистоте, находились частью в учении еврейских учителей и пророков, частью в морали языческих философов"*.

_______________________________________________________

* Трубецкой С. Собрание сочинений. М., 1908, т. 2, с. 140.

Сущность христианства, сущность Евангелия - в тайне самой личности Иисуса Христа. Он не ищет истину, как другие мудрецы, а несет ее в самом Себе. "Это единственное в истории, - пишет Трубецкой, - соединение личного самосознания с 6о-госознанием, которое мы находим только в Нем и которое составляет самое существо Его, не может быть объяснено влиянием Его среды"*. Человек волен принять самосвидетельство Христа или отвергнуть его, ибо он создан свободным существом. Но это самосвидетельство "не продукт, а начало христианства". Без него оно исчезает, растворяется в морализме.

_______________________________________________________

* Трубецкой С. Учение о Логосе в его истории. М., 1906, с. 379.

Толстой остается глухим к этому центральному провозвестию Евангелия. Христианство было для него одним из учений, ценность которого лишь в тех этических принципах, которые роднят его с другими религиями. Поэтому-то и личность Христа оказывалась в его глазах чем-то второстепенным.