Трудный Роман

Хотелось есть. Ведь даже самой лучшей проповедью сыт не будешь. Все томились: когда кончится мука?

Уж эти деточки, бушевала Мымра. Им бы только круть-верть короткими юбочками, коленочки показывать, показывать стройные ножки. Для приманки этих великовозрастных ангелочков с усиками и сигаретками в зубах.

— Ну, кому это нужно? — громко вздохнула Женя. — Сил уже никаких нет.

— Чтооооо? Что ты сказала? — Чеканила слова, как шаги гвардейский пехотный полк на параде. — Не-год-ни-ца! Вон! Из класса!

— А почему? — спросила обиженно Женя. Как будто и так не ясно — почему.

— Потому что не умеешь себя вести. Потому что… потому что тебя не интересует, что говорит для вашей же пользы умудренный жизнью человек.

— Никого это не интересует. Вы нам весь диспут испортили.

— Ах так! И вы согласны с ней?

В ней крутой, необузданной яростью заклокотал гнев, прилил волной к голове, подрумянил лицо. «Сколько я для них сделала, разве они что-нибудь поняли?» — с горечью не раз думала Калерия Иосифовна. Одному сорванцу не поставила двойку, пожалела его, а назавтра он пробежал мимо, на ходу небрежно кивнул: «Здрассь!» — «Здрасссь!» Это еще хорошо. На улице он вообще не узнал ее.

В институте был случай, который запомнился ей на всю жизнь. На семинарских занятиях по философии преподаватель попросил ее раскрыть тему «Отрицание отрицания». Она довольно связно ответила, но что-то насторожило доцента, и он попросил ее подробней объяснить, как она понимает один из примеров. Она стояла как истукан и не могла двух слов связать. Хоть убей, она не понимала, чего он от нее хочет.

Это было ужасное, мучительное состояние. Стояла и молчала. В ушах — звон, в глазах — туман. Доцент, деликатный человек, все понял, посадил ее и вызвал другого студента. Но она до сих пор так и не знает, чего он все-таки от нее хотел. Вот такое же мучительное состояние появилось у нее уже здесь, в школе. И сейчас она не понимала ни учеников, ни того, чего они хотят от нее.

Ну, спрашивается, разве не она отдает всю себя без остатка этим неблагодарным существам? И все-таки они не верят ей, потому что она, по их мнению, Мымра. Да, именно поэтому. Однажды она даже услышала, как они говорили между собой: «Ей нельзя верить, потому что она Мымра». Представляете? И тогда она сказала себе: «Все. Хватит с ними либеральничать…»

Увы, лишь тягостное молчание было ответом на этот крик души. А как известно, молчание — знак согласия.

Учительница, промахнувшись несколько раз, схватила короткими пальцами свою сумочку и выскочила из класса. Громко хлопнула дверью.

Нашлись, конечно, и такие, что сказали, что не надо было браться за оружие, и такие, что сказали, что не надо было дразнить гусей, и такие, что сказали, что все это, конечно, так, но учитель есть учитель, какой бы он ни был, и не стоит идти на крайности.

Короче, это выглядело ни много ни мало, как предательство. И Женя, обжигая класс возмущенным взглядом, спросила:

— Почему же вы при ней промолчали? Почему никто не встал и не сказал, что я не права?

Но и на этот раз ответом было лишь уклончивое молчание.

Тогда Женя медленно надела через плечо длинный ремешок своей сумки и, ни слова более не говоря, медленно пошла к выходу. У самой двери приостановилась:

— Так ведут себя только трусы и соглашатели.

— А вот и нет, — возразил Игорь Чугунов. — Просто у нас больше выдержки. — Но голос его звучал не слишком уверенно.

У выхода из школы Женя наткнулась на Романа, от неожиданности ойкнула, обрадовалась:

— А ты кого ждешь?

— Да просто так стою. Ну и ну. Не Мымра, а настоящий унтер. Даже во внешности какая-то скудость существования. От ее нотаций в скулах ломит.

— Да… Не любит она нас, — отозвалась Женя. — Мы ее почему-то все время раздражаем.

— Не пойму, отчего она такая двуличная? — сказал Роман.

— Да нет, она не двуличная, — возразила Женя. — Она, представь, по-своему, честная. Но, понимаешь, недалекая. А главное — и в этом ее трагедия — считает себя умной и передовой. Раньше, говорят, боролась против джаза, узких брюк, а сейчас против твиста и коротких юбок. И не потому, что они безнравственны или опасны для общества, а потому, что ей кажется, что они опасны… А разобраться — какое ей до этого дело? Кстати, а ты почему не выступал?

— А зачем повторяться? Толочь воду в ступе…

— Ах вон оно что… — огорчилась Женя. — Неужели у тебя нет своего мнения? И чувства личной ответственности?

— А кому они нужны? Мы только прилежные ученики. А все открытия уже сделаны. Чего же зря размахивать руками?

— Ты заблуждаешься. — В голосе Жени зазвучали резкие нотки. — Мы должны уметь драться.

— Но с кем? — насмешливо протянул Роман. — Уж не с Мымрой ли? Вот вы шумите, а что толку? Нет, я не хочу быть Дон Кихотом, сражаться с ветряными мельницами. Нынешний герой, эх, да что говорить… — Роман махнул рукой. Разговор доставлял ему необъяснимое удовольствие: он почувствовал, как в нем снова словно черт проснулся…

— Интересно, а какой же он по-твоему, герой нашего времени? — спросила Женя. И снова в ее голосе слышался протест. Только она пока удерживалась в вежливых рамках.