Недавно устраивался вечер смычки Академии наук и Наркомпроса. Там один из членов Коллегии Наркомпроса — т. Архангельский — поставил вопрос о том, что наши вузы должны вести большую исследовательскую работу, что задача вузов — не только учеба, не только механическое овладение знаниями, а умение глубже завянуть в самую сущность вопросов, поставить целый ряд опытов, исследовательски подойти к этому. Когда т. Архангельский развивал эту точку зрения и все члены коллегии и академики согласились с важностью исследовательской работы, т. Брицке, сидевший рядом со мной, сказал: «Вот мы в комиссии с вами говорили, что наша школа должна вносить исследовательские элементы в работу, ребята будут на этой работе расти. Во французской школе, самой буржуазной из буржуазных, как там поставлено дело? Спрашиваешь домашнюю хозяйку: «Чему там учат детей?» — «Как чему? Обезьянничанью». — «Как так?» — «Да очень просто — учительница поднимает руку, и все учащиеся поднимают руку». Таков способ работы в буржуазной школе. Этот способ практикуется и для детей рабочих. Как и чему обучают детей в буржуазной школе, как обучают труду во французской школе? Дают большие клубки запутанных ниток. Когда наш педагог спросил: «Зачем это?», — ему французский учитель ответил: «А это терпению хорошо учит». Рабочий должен быть терпелив. Вот как это увязывается у буржуазии — целая система. А мы должны создать другую систему. Нам надо учить подрастающее поколение быть строителями социализма, и для того, чтобы научить этому, надо глубоко подойти к изучению знаний. Нам знания нужны гораздо в большей степени, чем раньше. Теперь мы все чувствуем, как мы мало знаем и как нам всем надо учиться, надо пользоваться всяким случаем, чтобы приобретать знания.
Необходимо совершенно особое внимание обратить на одну сторону дела. Я много лет назад как-то читала интересный немецкий журнал «Хозяйство и техника». Там была интересная статья, в которой рассказывалось, что у рабочего, у техника, у инженера вырабатывается особый склад мышления — живыми образами. А мы в школе мешаем тому, чтобы ребята мыслили живыми образами. Вспоминаешь гимназические времена, длинные разговоры о подлежащем и сказуемом — смертоубийственные уроки. Дальше думаешь: «Строился дом», «Лестницу строили», — и я помню, с каким наслаждением я смотрела, как вколачивают перила, а потом сидела и томилась, слушая бесконечные разговоры о подлежащем и сказуемом. Но педагоги этого не замечали, а дети ничего не могли усвоить.
Затем
Бывает так, что изображают колхоз, но видишь не живых колхозников, а актеров, которые играют, и поэтому иногда удивляешься, почему это все такие аккуратненькие: и платки у всех женщин одинаково повязаны, ни у кого даже коса не распустится. Это происходит потому, что играют актеры, а киносъемщики не едут в колхоз и не снимают живых колхозников.
Точно так же в отношении инструктивных фильмов. Надо инструктивные фильмы снимать с того работника, который работает, а не с актера. В общем мы еще не уделяем кино того внимания, которое ему необходимо.
Школьное кино должно быть хорошо проработано, то, что ребята видели, они должны применять на практике. Все эти живые образы должны в нашей школе занять громадное место.