Трудовые будни барышни-попаданки 4 (СИ)

Я тоже боевой генерал, только кавалерийский, а не пехотный. Тоже верный царский слуга, а еще друг царя и царевича Николая, который, скорее, уже цесаревич. Это слух из тех, которыми не делятся даже с родней.

Главное, я царский друг. Огорчать государя и его братьев — недостойно. Поэтому мои люди и лошади никогда не испортят мою репутацию. Боевые кони (как этих вороных красавцев назвать скотами?) отобраны, как розы в букет для царицы, и вымуштрованы лучше людей. Едва раздался крик «Левое плечо вперед!», командир еще не успел добавить «Марш!», а кони сами делают поворот направо, да еще не нарушают прямую линию между фланговыми унтер-офицерами.

Еще немного красоты.

«К атаке!» И первая шеренга ощетинилась палашами, вытянутыми в единую линию, столь прямую, что сказочная фея-малютка смогла бы проплясать на тяжелых саблях, от первой до последней. А вторая шеренга, наоборот, подняла палаши вертикально, будто угрожала облакам: только посмейте пролиться дождем! И была столь же ровной — тонкий стальной лес.

Но атаки не будет. Сегодня очередной день красносельских маневров. Государь на пути в столицу с далекого Урала, поэтому на 1-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию любуется цесаре… да, буду так называть Николая Павловича хотя бы в голове.

Между прочим, он знаком с докладной запиской, сочиненной мною для его царствующего брата, о необходимости учредить в России подобие французского жандармского корпуса. Функций у жандармов должно быть много, но читать чужие мысли им не по силам. Впрочем, записка сейчас пылится в каком-нибудь архиве.

Да, нынешний царь мягок, добр и вежлив. На прошлых маневрах он прямо сказал: «Ваша репутация не зависит от хороших или плохих упражнений», мне ли не желать ему здоровья и долголетия. Но если впасть в грех немого вольномыслия, Александр Павлович неустанно колесит по России, будто ему спокойно лишь в пути. Что одновременно расстраивает его здоровье и прибавляет неустройства в стране.

На сегодня маневры завершились. Кирасиры направились в палатки, а я въехал на холм, где меня ожидало начальство.

Вот странно: почти все годы провожу в седле или почтовой карете, а как истинный царедворец еще издали понял, что у принца хорошее настроение. В каждом Павловиче есть что-то от незабвенного отца — ничто не было способно разгневать его больше неудачных парадных и маневренных эволюций. Даже царь-ангел, освободитель Европы, способен сурово отчитать командира, если хоть один солдат в полку сбил ногу, а уж Николай и Михаил… Разве что эполеты не срывают перед строем, но у них на это нет власти. Есть еще один Павлович — Константин, засевший в Варшаве. Говорят, давший слово никогда не царствовать и готовый исполнить обещание с упрямством, свойственным его семейству. Некоторым славным генералам, например Милорадовичу, очень хочется, чтобы Константин отрекся от обещания, явился в столицу, и никто бы не усомнился — цесаревич он. Ей-ей, мне очень бы не хотелось. Считать Николая грубияном могут лишь те младшие офицеры, что не служили под началом Константина.

Так, изгнать всю мысленную крамолу. Я уже приблизился к его императорскому высочеству, благодушному в этот сухой, хоть и ветреный день.

— Славно прошли. Согрейся, Алекс, — сказал царевич, указывая на серебряный поднос, поставленный на большой пехотный барабан.

Я поблагодарил, опрокинул чарку с померанцевой настойкой. Пригляделся к закуске — наломанным кускам твердого шоколата. Разглядел на одном из обломков торговый герб: EOSt и голубь.

— Вы проигнорировали запрет maman и опять посетили усадьбу загадочной госпожи Шторм? — спросил я с улыбкой.

— И я, и Мишель, — столь же приветливо ответил Николай. — Уже скоро он закончит хвалить своих артиллеристов, подойдет и подтвердит мои слова.

— Эта мадам столь удивительна, что, пожалуй, и мне следовало бы нанести визит, — заметил я, выпивая вторую чарку, надо же согреться.

— Вот вам, любезный Александр, это было бы нежелательно, — благодушно усмехнулся царевич. — Вы найдете хозяйку Новой Славянки не только мастерицей воплощать самые фантастические прожекты, но и достойным объектом стремления. Вы поставите цель добиться ее благосклонности, убедитесь в ее неприступности и впадете в черную меланхолию. Не так ли, друг?

Я кивнул. Что делать, моей репутацией можно только гордиться, так как уже не избавиться.