Трудовые будни барышни-попаданки 4 (СИ)

Еще появился бойцовский клуб. Михаил Федорович сразу определил его принцип: «Драк лучше избегать, но ежели доведется, знать надобно, как самому в грех смертоубийства не впасть и ближнему в него впасть не позволить». Под его надзором изготовили маты, шорники потрудились над шлемами, перчатками и зубными капами из мягкой толстой кожи, а дежурный по клубу наблюдал, чтобы соблюдались все правила безопасности. В спарринг Миша брал только корпулентных парней 16–17 лет, показывал им приемы. Впрочем, со временем к клубу присоединились несколько молодых механиков.

Упор делался на самбо — им мой супруг усиленно занимался по молодости в прежнем мире, а здесь за два года приспособил свое новое тело к приемам, что остались в памяти. Постоянно убеждал парней, что учит их не как быть самыми крутыми в масленичном бою стенка на стенку, а как обезоружить пьяного придурка с ножом или колуном.

А вот завести единоборства и бег на службе даже не пытался. Захваты и удары были востребованы еще меньше, чем стрельба. Во-первых, объекты преследования сдавались сами, во-вторых, для исключительных случаев существовало холодное оружие — сабля или тяжелые ножны от нее, приклад ружья, алебарды, которые полагались будочникам. Миша однажды предложил начальству устроить фехтовальный турнир среди этих сонных стражей порядка, а заодно научить, как бить злодеев древком, не причиняя непоправимого вреда, но все свелось к шуткам

С бегом же еще проще и печальней: все помнят про воина, прибежавшего с поля Марафонской битвы, впрочем умершего на финише — не самый лучший пример. Сейчас же бег — признак социального несчастья, вроде камаринского мужика-алкаша, что «заголив штаны, по улице бежит».

Сегодня Мише пришлось, как прежде, в Голубках, бегать ночью. Сделал круг, переоделся, затянулся в неизбежный служебный мундир, проверил, под парами ли «Горлица», и пришел ко мне выпить кофе.

Я уже закончила с корреспонденцией. Не верю в теорию весов и баланса, однако после конфликта на Волк-озере других неприятных вестей не поступило. В моих, как я называла, «пшеничных угодьях» хлеб убран без потерь. С астраханского завода прибыла очередная партия консервированной икры, тоже без ущерба. Позже ее станут называть едой нищебродов, но она такова лишь на Нижней Волге, да и то та, что не засолили для богатого потребителя. За четыре тысячи верст водного пути она становится продуктом премиум-класса. Тем более моя — безукоризненная. Я не официальный поставщик императорского двора, но поставщики берут ее у меня.

А в Париже — очередное досудебное соглашение с любителями контрафакта. Ладно, пусть сами считают, что изобрели метод стойкой окраски, но разово заплатили приличную сумму и будут отчислять каждый год, пусть не по патенту. Расход на адвокатов оправдался.

Значит, этой осенью моя прибыль не десять, а почти пятнадцать процентов от основного капитала. Можно развивать игрушечную железную дорогу, строить экспериментальные пароходы, поддержать репутацию благотворительницы и хлебосольной хозяйки. Только какими деньгами ты решишь ворох проблем, завязанных на сильных мира сего? На мужа сердится генерал-губернатор, на меня — императрица-вдова, потому что один из ее сыновей ко мне неравнодушен. Мне этого мало: сейчас я усердно укрываю двух беглецов от гнева главного Карабаса империи.

А дома кто-то ворует по непонятному принципу. Может, Миша тайком от меня сделал в своей секретной мастерской шапку-невидимку и боится признаться, что ее украли?

* * *

На причале дождик усилился, что к лучшему. У всех на головах капюшоны, а гости-беглецы постарались выглядеть как дементоры.

Когда будили, Василий и Василиса встрепенулись, как вспугнутые зверьки. Несколько секунд недоуменно глядели по сторонам, потом вспомнили, кто мы. Опять попросили: «Может, нам самим уйти?» То ли стеснялись помощи, то ли побаивались — вдруг к утру, которое мудренее, мы решили не связываться с Аракчеевым и доставить их в полицейскую часть?

Я не стала тратить время на утешительные беседы. Просто велела встать, умыться, переодеться. Это успокоило Васю и Васю лучше любых слов: сдать их властям можно было бы и в прежней одежке.

Куда мы плывем, объяснили им в салоне. Я откровенно рассказала про больничный островок, который называют Чумным, но чумы на нем никогда не водилось, а лишь иногда в отдельных помещениях лечатся дети, больные оспой. В остальных же зданиях — врачебные мастерские, называемые лабораториями, где изготавливают лекарства, и особые больничные спальни — палаты, где лечат людей с обычными заболеваниями. Каждого нового работника на этом островке научат, как не подцепить чужую болезнь. Главное — слушаться.

К счастью, влюбленные не испугались. Василиса даже заметила:

— И хорошо, что этот остров «чумным» кличут, а не «рябым», — уж точно никакой дурак не сунется.

Я не сразу поняла, а потом сообразила: в те времена рябое лицо — главный признак перенесенной оспы.

А вот последующий вопрос оказался вполне разумен.

— Эмма Марковна, а церкви с попом на этом острове нет?