Труды по россиеведению. Выпуск 6

Материалы раздела «Современная Россия» приобретают внутреннюю связность и логику, если взглянуть на них сквозь призму проблемы «посттоталитаризма». Речь идет о том, как общества и государства выходят из тоталитарного состояния, что препятствует такому выходу, каковы механизмы «возвращения»/«ретоталитаризации». Симптоматично, что в данном выпуске все авторы, по существу, рассматривают современную Россию как пример «ретоталитаризации». Еще несколько лет назад такие оценки не были столь единодушны; допускалась вероятность иного варианта развития.

В статьях Ю.С. Пивоварова, М.А. Краснова, С.Ю. Барсуковой, И.Г. Шаблинского, Е.А. Лукьяновой, в «блоке» рецензий, публицистической мозаике дан образ общества, поощряющего себя к разложению. «Эпоха перемен» прошлась по нему так, что было «демонтировано» (выброшено на свалку истории) как раз то новое, что вызрело в советской системе вследствие ее эволюции. В наибольшей степени пострадали те социальные слои, которые являлись «проводниками» в современность (демократическая интеллигенция со всеми сложными формами ее жизни – творческими союзами, клубами и т.д.; рабочий класс, связанный с «новым производством», и проч.). «Старое» же советское содержание: коррупция, теневая экономика, произвол как способ властвовать, насилие как основной тип взаимодействия, тоталитарное мировоззрение – выжило, легализовалось, захватило общество. Результат – не только технологическое падение, сворачивание гуманистического начала в культуре, но и социальная деградация (как сказал автор одного из материалов «Трудов…», постсоветский человек разочаровал больше, чем советский).

То, от чего позднее (т.е. зрелое) советское общество избавлялось, что стремилось минимизировать, не выставлять напоказ, стало у нас нормой, образом жизни, «основами». При общей зацикленности на личном благополучии и безопасности любым путем, все (от зарплат до предпочтений) крайне неустойчиво, зыбко, смутно. В 1990-е, которые едва ли не единодушно признаны теперь «темными» временами (нашим «новым Средневековьем»), было гораздо больше оптимизма, смелости, воздуха. Видимо, «ретоталитаризация», нейтрализуя потенциалы роста/новизны, подавляя формы современной жизни, способы современного самоопределения, ведет к быстрому социальному дряхлению.

Фиксируя это состояние, наши авторы ищут способы выхода из него – в культуре, политике, экономике. Не случайно значительное место и в этих «Трудах…» отведено конституционно-правовой проблематике. Конституция и есть формула новой России, основа ее «посттоталитарной» идентичности. Обращение к ней, поиск там легитимности власти и общественного самоопределения способны оживить потенциалы развития. Но это пока не «по росту» стране. Симптоматичны совершенное невнимание подавляющей части народонаселения к теме права (и прав), восприятие Основного закона как чего-то формального, необязательного.

Таково же отношение к политике, всей публичной сфере. Там разворачивается свой «театр» (будучи публичным, он не для публики – для «своих»). Наш человек (доминирующие – «модальные» – социальные типы) – вне этой «игры». Он не отчужден, не лоялен, не впал в апатию и не «наблюдает». Он попросту «за пределами»: не хочет знать, что есть политика, права, Конституция и т.п., – занят только собой, замкнулся в своем «мирке». В современной России торжествуют «частности» и «вертикали». Они в принципе связаны («вертикали» хоть как-то организуют «частности»), но только потому, что временами не могут избежать взаимодействия.

О пожаре и его последствиях

Есть элементы социума, где общее неблагополучие проявляется особенно ярко. По своему опыту знаем: быстрее всего разлагают трагедии.

Наш пожар, работа по спасению того, что можно было спасти, и какое-никакое послепожарное обустройство – уже история. Эта трагическая и даже отчасти героическая эпопея завершилась в конце апреля 2015 г. Сейчас мы живем «в последствиях» случившегося. ИНИОН сегодня – послепожарный (во всех смыслах): живет как бы на пожарище.

В Институте не любят вспоминать пожар. Все помнят, конечно. Но не вспоминают. – Плохая примета: будущего не будет. Как будто договорились: ничего не было. Остались смутное ощущение (впечатление от) трагедии, горечь от нее – что-то вроде дыма и гари, если выражаться символически.

После того, что произошло с нами, я стала внимательнее к пожарам. И вот что заметила: в стране часто горит. В разных размерах – в том числе и в особо крупных (имеются в виду и «статус» объекта, и последствия происшествия). Одни пожары забываются быстро (в Новодевичьем монастыре в марте 2015 г. или в здании Министерства обороны весной 2016 г.), другие (как наш) держат, пока это нужно, в фокусе общественного внимания. Но и «публичные» пожары быстро развеиваются – не остается и следа (того самого дыма).