Трупный яд «покаяния». Зачем Кремль пресмыкается перед гитлеровцами?

«Фухс: Приветствую вас, пан генерал. Я очень рад, что вы согласились принять моё приглашение. Ещё раз хочу заверить вас, что в соответствии с джентльменским соглашением вы можете чувствовать себя свободно и в полной безопасности.

Комаровский: Уважаемый пан, если позволите вас так называть. Я в свою очередь хотел бы поблагодарить вас за данные мне гарантии.

Фухс: Пан генерал, до нас дошли слухи, что вы намерены объявить о начале восстания в Варшаве 28 июля, и что в этом направлении с вашей стороны ведутся активные приготовления. Не считаете ли вы, что такое решение повлечёт за собой кровопролитие и страдания гражданского населения?

Комаровский: Я только солдат и подчиняюсь приказам руководства, как, впрочем, и вы. Моё личное мнение не имеет здесь значения, я подчиняюсь правительству в Лондоне, что, несомненно, вам известно.

Фухс: Пан генерал, Лондон далеко, они не учитывают складывающейся здесь обстановки, речь идёт о политических склоках. Вы лучше знаете ситуацию здесь, на месте, и можете всю информацию о ней передать в Лондон.

Комаровский: Это дело престижа. Поляки при помощи Армии Крайовой хотели бы освободить Варшаву и назначить здесь польскую администрацию до момента вхождения советских войск. Хотим объявить об этом как о свершившемся факте, который сыграет решающую роль в будущей судьбе Польши. Хотел бы выразить уверенность, что это является неопровержимым аргументом. В то же время я должным образом оцениваю ваше беспокойство, которое и я лично разделяю. Вместе с тем я готов предложить вам компромиссный вариант. Немцы выводят свои войска за пределы Варшавы в установленные нами сроки. Командование Армии Крайовой и Делегатура правительства берут власть в Варшаве в свои руки, обеспечивают порядок и спокойствие в городе. Могу заверить вас, что подразделения Армии Крайовой не будут преследовать немецкие войска, покидающие Варшаву. Тем самым всё может обойтись без кровопролития.

Фухс: Пан генерал, я полностью понимаю мотивы, которые движут вами. Это вопрос престижа, а не рассудка… Отдаёте ли вы себе отчёт в том, что Советы после захвата Варшавы всех вас расстреляют за сговор с немцами, а Советам в этом помогут польские коммунисты, которые, несомненно, захотят перехватить инициативу?

Комаровский: Несомненно, то, о чём вы говорите, может иметь место. На этом полигоне поляки превратились в подопытных кроликов. Я же только солдат, а не политик, меня учили беспрекословно выполнять приказы. Я знаю, что вам известны места, где я скрываюсь, что каждую минуту меня могут схватить. Но это не изменит ситуации. На моё место придут другие. Если Лондон так решил, восстание, несомненно, начнётся.

Фухс: Пан генерал, не буду больше испытывать ваше терпение, хотел бы поблагодарить вас за беседу, содержание которой передам руководству в Берлин. А теперь позвольте попрощаться с вами…»

Итак, Коморовский боится попасться в лапы к немцам — и в то же время совершенно спокойно ведёт с ними переговоры, уведомляя о своих намерениях. Командующий Армией Крайовой, а значит, и лондонское правительство заранее предупреждены, что враг знает о готовящемся восстании, но всё равно его поднимают. Неужели решили последовать примеру Владимира Ильича, устроившего октябрьский переворот после того, как Каменев и Зиновьев опубликовали заявление в газете «Новая жизнь»?! Но немецкие генералы слабо напоминают прекраснодушного Керенского. Рассчитывать на их разгильдяйство — чистой воды самоубийство, что и доказало кровавое подавление восстания.

Кроме того, если Мухин прав, выходит, что в августе 1944-го, когда судьба Рейха была уже предрешена, лондонские поляки всем кагалом продолжали работать на любимого фюрера? Финны с румынами судорожно соскакивают с несущегося на всех парах в пропасть гитлеровского поезда, венгры начинают закулисные переговоры с союзниками, а паны, все как один, хранят верность до конца? Да ещё и гробят собственные вооружённые силы, которые могли бы стать некоторым козырем в переговорах с просоветским правительством в Люблине?

Возможно, для каких-нибудь фанатичных эсэсовцев такая преданность вполне уместна, но никак не для вертлявых лондонских эмигрантов. А вот если предположить наличие в верхах эмиграции и подполья одного или нескольких влиятельных агентов Берлина, которых начальство крепко держит за жабры надёжным компроматом, картина вырисовывается очень логичная. Таким агентом мог быть Коморовский — он, находясь в Польше, имел прекрасную возможность морочить голову лондонцам, скрывая переговоры с Фухсом. Польское правительство получает от генерала успокоительные заявления, что всё в порядке, немецкий фронт рушится, гарнизон Варшавы слаб, и самое время брать власть. Подстёгиваемые страхом перед опирающимся на советские штыки коммунистическим правительством в Люблине, лондонцы дают добро и обрекают своих солдат на гибель.