Трупный синод

Тишину внезапно нарушил скрип тяжелой входной двери. Теофилакт вздрогнул и выругался, готовясь дать суровую отповедь слугам, нарушившим его приказ никого не пускать в подвал во время допроса. Однако слуги оказались ни при чем. По каменной лестнице, в подвал, нарочито тяжелой поступью командора, вошел Альберих, граф Камерино.

— Приветствую тебя, благородный Теофилакт. И нижайше прошу прощения, что вторгаюсь в твои дела без спроса и приглашения.

— Приветствую тебя, мой друг. Оставь свои извинения при себе, у меня нет секретов от друзей.

— Напрасно, друг, напрасно. Бывают такие дела, в которые нельзя посвящать даже самых близких. Брат Хатто, вы ли это? Какая неожиданная встреча!

— Мое почтение, благородный мессер Альберих.

— Вот как, вы знакомы? — в голосе Теофилакта читалось разочарование. Похоже, этого монаха действительно придется отпускать.

— Да, и я имел удовольствие отметить, что сей монах является человеком весьма незаурядных качеств.

— Благодарю вас, мессер Альберих.

— Однако, я вижу, что разговор у вас, по всей видимости, не слишком приятный, если вы, конечно, не решили уединиться в этом мерзком подвале единственно затем, чтобы с глазу на глаз отведать вот этого вина, — и Альберих насмешливо указал на бутылки.

— Это вино было подарено монахом Хатто святейшему папе Теодору, да упокоит его Господь в убежище своем навеки. Подарено накануне смерти епископа, — сказал Теофилакт.

— И ты, мой друг, чинишь по сему поводу дознание?

— Именно так.

— Есть основания для подозрений?

— По всей видимости, нет, вино проверено слугами и есть свидетели, что сей монах пил это вино вместе с покойным папой и, как видишь, жив-здоров, и даже сейчас осушил еще один кубок.

— Стало быть, Хатто пора отпустить.

Разговаривая с Альберихом, Теофилакт заметил краем глаза, как при словах последнего монах облегченно вздохнул.

— Видимо, да. И твое знакомство с ним только подтверждает мой вывод, что он здесь ни при чем. Только…

— Что только? — с интересом переспросил Альберих.

Хатто видимо напрягся.

— Моя Теодора убеждена, что папу отравили. У него в эти дни было много гостей, но большинство составляли пилигримы из дальних стран. А ты ведь знаешь, что любовь к римским папам возрастает по мере удаления от них.

— Но почему именно Хатто?

— Я ни в чем не обвиняю монаха. Только смутное чувство говорит, что …..

— Ну что?

— Не знаю. Я, видимо, устал.

Альберих подошел к монаху, положил тому на плечо свою тяжелую руку, немного помолчал, а потом, не снимая руки, повернулся к Теофилакту:

— Благословляю тот миг, когда судьба подарила мне такого друга как ты, Теофилакт. Силы твоего меча боятся сарацины, энергии твоего разума дивится Рим. Сегодня ты потряс меня своей звериной интуицией, жертвой которой может оказаться даже самый прожженный лис. Ибо ты совершенно прав!

— Что? — вскричал, поднявшись со своей скамьи, Теофилакт. Монах побелел, ноги его подогнулись и, падая на колени, он возопил:

— Мессер, пощадите!

— Да-да, мой друг, не кто иной, как именно смиренный братец Хатто, отравил нашего святейшего Теодора, став орудием заговора, во главе которого стоят Агельтруда и Сергий.

— Что вы делаете мессер? — взмолился Хатто и вдруг, вскочив, яростно закричал:

— И вы, и вы граф!

— Все верно, — спокойно заметил Альберих, — и я.

— Так, так, хорошие дела, — придя в себя от потрясения, произнес, внешне вновь став невозмутимым, Теофилакт, — рассказывай монах, как было дело.

— Да, брат Хатто, расскажите, как вы умудрились пить отраву вместе с Теодором и уцелеть.

Хатто молчал. За него все обстоятельства дела рассказал Альберих. После того, как тот закончил свое повествование, Теофилакт мрачно процедил:

— Готовься к виселице, монах!

— Послушайте мой друг, — сказал Альберих, — что из того, что вы предадите смерти этого низменного червя? Какие бенефиции вы сможете получить? Для начала вам придется предать смерти и меня, как соучастника заговора.

— Вам нечего беспокоиться Альберих. Я вырву ему язык еще до прихода палача, и эта тайна умрет вместе с ним.

Монах отчетливо застучал зубами.

— Тогда тем более, что вам будет за выгода? Пять солидов за шкуру убийцы и ничего более? А все инициаторы заговора останутся безнаказанными?

— Что предлагаете вы?

— Я думаю, что брат Хатто нам гораздо более ценен будет живым и, по возможности, в здравии. А вы, мой смиренный брат, — слово «смиренный» Альберих произнес, вложив в него весь сарказм, — напрасно в последние минуты мысленно осыпали меня проклятиями — а ведь осыпали, признайтесь?! — и насылали на меня Люцифера. А ведь я пришел сюда, как спаситель вашей презренной шкуры. Да будет вам известно, что Агельтруда сделала все возможное, чтобы вы не вернулись в Монте-Кассино. По дороге в монастырь вас ждет организованная ей засада, ибо ей совершенно не нужно и даже опасно существование ваше в этом мире. Вам стоит благодарить меня, брат Хатто.

Монах смиренно поклонился. На этот раз его смирение было абсолютно искренним.

— В чем он может быть тебе полезен, Альберих?