Трусаки и субботники (сборник)

А в реставраторах, как и было оговорено ранее, мне определили стену и башни. В первый свой приезд я подолгу стоял в нижнем Тобольске возле самых живописных, на мой взгляд, здешних церквей – Михайло-Архангельской и Захария-Елизаветинской. И в своих увечьях они были прекрасны, а я фантазировал, как хороши они станут возвращенными к жизни, неплохо бы и мне тому способствовать. Фантазии мои были бесполезными. И тогда руки (то есть деньги) не доходили до этих церквей. Не дошли они и в наши дни. Однако люди, старавшиеся возродить Тобольск, рассуждали дальновиднее меня. В частности, архитектор Федор Григорьевич Дубровин, с кем мне пришлось иметь дело. Прежде всего надо было явить миру Тобольск. То есть Сибирский Кремль с его стенами и башнями. А к началу годов шестидесятых Кремля на горе будто и не было, семь его башен разрушились, стены же крепостные еще в прошлом веке заменили деревянным штакетником. Рядом пролегли милые тропинки для прогулок провинциальных барышень в матросках. Какие уж тут Ильи Муромцы и Ермаки на диком бреге! Теперь богатырь на Алафеевской горе поднимался. Протянулись прясла беленых стен с аркадами боевого хода и зубцами «ласточкина хвоста», встало несколько башен с окнами-бойницами и шатрами, крытыми тесом. По линиям сохранившихся фундаментов, по остаткам башен предстояло продолжать выстраивать юговосточный бок Кремля над Никольским взвозом. Теперь – в частности и мне… А уж другим дивам Тобольска, верхнего и нижнего, в их числе Михаилу Архангелу, Захарии с Елизаветой, Знаменскому монастырю, оставалось потихоньку ожидать своих собственных благополучий…

Зимой у реставраторов работы шли все больше как бы неприметные – в мастерских, в помещениях – Софии, Покровского собора, Архиерейского дома и пр. Впрочем, и в теплые дни ударные труды у нас случались редко. Как, впрочем, и у всей реставраторской братии по стране. Из-за пренебрежительного отношения общества к их делам, из-за вечных затруднений с рублями, из-за неподвоза материалов, из-за задержек с документацией и т. д. Наши тобольские в простоях подзарабатывали: кто чинил старые дома и дворовые постройки, кто ставил «дачи» на увлекших тогда сибиряков садах-огородах. У меня же было время сидеть в архиве и даже для прогулок по городу, становившемуся мне все приятнее. Ну и, естественно, для спортивных разъездов. Неделю я провел в Менделееве, в «своей» бригаде, и даже получал навыки сварщика, на случай, если какая комиссия вдруг пожелала бы поглядеть на меня в моменты профессионального воодушевления. Или хотя бы вопросы задать по технике безопасности.

На Почте, в Доме связи, из окошка «до востребования» у Анны Даниловны Швецовой я получал конверты из Европы. Из письма Марьина узнал, в частности, что сватовство Глеба Аскольдовича Ахметьева расстроено, а сам Глеб Аскольдович вот-вот получит назначение во взрослый, чрезвычайной важности журнал на чрезвычайно важную должность. Вскользь Марьин сообщал о том, что в сентябре или октябре ключи от квартиры мой отец непременно получит. В «цидульке» стариков я углядел косвенное подтверждение этому («с твоими бумагами в райисполкоме все нормально, до октября приезжать нет нужды»…); они поздравляли меня с трудовыми успехами (я, «сварщиком», стал отсылать им в месяц сто рублей). Расстроило меня послание Лены Модильяни. Тоски и томлений моих Елена Григорьевна, видимо, не ощутила, служебно отвечала на мои якобы вопросы, сама она уже была увлечена Францией, Францией, Василий, Францией, этим, возможно, и объяснялся ее PS: «Да, Василий, если ваша солонка – Бонапарт, скорее всего, она исполнена с севрского оригинала эпохи Ампир». Переписка наша позже еще продолжалась, но вяло, а потом и вовсе затухла. О чем я, признаюсь, пожалел.