Трущебные люди (рассказы)

Какая семья у солдата! Жена была в мужиках-то. В службу отдали, одиннадцать годов отслужил, во ротился домой -- ни кола, ни двора. Жена все прогуляла без меня, да я и не сержусь на ее. Как же и не гулять, одиннадцать лет не видались, жить ей без под держки как? Дело бабье, ну и пошла! Бог с ней, я не сержусь!.. И сам не без греха ведь! Пришел, поглядел-- куда деваться! Для кого жить?! Детишек не было... Пришел сюда вот да коротаю век... Спервоначалу-то, как и вы, зимой без одежи пришел, думал ненадолго, да так, видно, до смерти здесь и затянулся!.. Ничего, привык больше уж некуда...

Так и я, пожалуй, также... навек здесь...-- искренно вымолвил Луговский и вздрогнул даже при этой мысли. От солдатика не скрылось это движение-- Не бойтесь, барин, бог поможет, ничего, выпу таемся...

Потом он сразу постарался переменить разговор.

Ну, барин, вы человек новый, и я вот расскажу всю нашу работу, то есть как за нее приняться. Вы назначены в кубочную, где и я работаю. У нас два сорта рабочих -- кубочники и печники. Есть еще литейщики, которые белила льют, так то особа статья. Печники у печки свинец пережигают, а кубочники этот самый свинец в товар перегоняют, и уж из товара ли тейщики белила льют... Кубики бывают сперва-наперво зеленые, потом делаются серыми, там белыми, а по том уж выходят в клейкие, в товар. Где в два месяца выгоняют кубик в товар, где в три. У нас месяца в два с половиной, потому кубочные жаркие. Зеленый кубик для работы самый вредный, а клейкий самый трудный -руки устают, мозоли будут на руках. Вот вы теперь со мной рядом, будете заместо офицера, который, я говорил, в больницу ушел, а кубик остался клейкий...

Стало быть, трудно будет?

Ничего, я помогу; а теперь, барин, усните, завтра в пять часов вставать, ложитесь.

Благодарю вас, благодарю! -- со слезами выгово рил Луговский и обеими руками крепко пожал руку собеседнику.

Спите-сь, спокойной ночи! -- проговорил тот, вставая.

А ваше имя-отчество?

-- Капказский--так меня зовут.

Нет, вы мне имя-отчество скажите...

Нет, барин, зовите Капказский, как и все!

Не хочу я вас так называть, скажите настоящее имя...

Был у меня на Капказе, в полку, юнкарь, молоддец, словно и вы, звал он меня "Григорьич", зовите|И вы, если уж вам угодно.

А вы, Григорьич, кавказец?

Да, Тенгинского полка...

Так и я Тенгинского, юнкером служил в нем.

Эх, барин мой родной, где нам пришлось свидеться!.. Слезы градом полились у обоих горемык, родных по оружию. Крепко они обнялись и заплакали...

Милый мой барин, где нам пришлось встретиться!..-- всхлипывая, говорил кавказец.

Чего вы там, черти, дьяволы, спать не даете! -- послышался чей-то глухой голос из угла...

Кавказский оправился, встал и пошел на свое место.

До завтра, барин, спите спокойно! -- на пути вы говорил он.

Прощай, Григорьич, спасибо, дядька! -- отвечал Луговский и навзничь упал на грязный пол.

Измученный бессонными ночами, проведенными на улицах, скоро он заснул, вытянувшись во весь рост. Такой роскоши -- вытянуться всем телом, в тепле -он давно не испытывал. Если он и спал раньше, то где-нибудь сидя в углу трактира или грязной харчевни, скорчившись в три погибели...

А уснуть, вытянувшись во весь рост, после долгой бессонницы -блаженство.

III

В соседней с заводом церкви ударили к заутрене. В казарму, где спали рабочие, вошел ночной сторож, ходивший в продолжение ночи по двору, и сильно застучал в деревянную колотушку.

-- Подымайтесь на работу, ребятишки, подымайсь! -- нараспев прикрикивал он.

-- Эй, каторга -- жисть. Господи, а-а-а!..-- раздался в ответ в углу чей-то сонный голос.

Во имя отца и сына и святого духа,-- забормотали в другом.

На работу, ребятишки, на работу! --еще усилил голос сторож.

Чего ты, осовелый черт, дармоед копейкинский, орешь тут, словно на панифиде?--вскочив с полу, зыкнул на него Пашка, прозванный за рост и силу атаманом.

Встал, так и не буду, и уйду, чего ругаешься,--испуганно проворчал сторож и начал спускаться вниз

Паша, а фискал-то тебя боится, науку, значит, еще не забыл,-- сказал Пашке один из рабочих подо бострастно заискивающим голосом.

Вставать в кубочную, живо! -- скомандовал Пашка, и вся эта разношерстная ватага, зевая, потягиваясь, крестясь и ругаясь, начала подниматься. В углу средних нар заколыхалась какая-то груда разноцветных лохмотьев, и из-под нее показалась совершенно лысая голова и заспанное, опухшее, желтое, как шафран, лицо с клочком седых волос вместо бороды.

Вставайте, братцы, пора, сам плешивый козел из помойной ямы вылезает,-указывая на лысого, продолжал Пашка. Многие захохотали: "козел" отвернулся в угол, промычал какое-то ругательство и начал бормотать молитву.

Понемногу все поднялися поодиночке один за другим, спустились вниз, умывались из ведра, набирая в рот воды и разливая по полу, "чтобы в одном месте не мочить", и, подымаясь наверх, утирали лица кто грязной рубашкой, кто полой кафтана...

Некоторые пошли прямо из кухни в кубочную, отстоявшую довольно далеко на дворе.

Разбуженный Кавказским, Луговский тоже умылся и вместе с ним отправился на работу.