Трущобы Петербурга

– Видно, шибко надоел я этому честному человеку, – продолжал Иван, – и он задумал вот какую штуку. Подучил здешнюю прачку, и даже сороковку ей дал, чтобы она сняла с чердака белье и обвинила меня в краже, так и устроила. На беду, наш сарайчик, небольшой такой, в котором лежали мои вещи, был отворен. Она положила туда свое белье, а потом подняла крик, что будто ее обокрали.

– Ах, она стерва! – возмутился мужик.

– Ну, понятно, братец за нее. Перво-наперво, позвал меня в контору, я в те поры с подручными сгребал снег со двора, сильно уставши, пришел в контору и, как было это прежде, хотел было сесть на стул, а он как крикнет: «Ах ты, такой-сякой, какую ты имеешь полную праву садиться перед господином управляющим! Ты должен у порога стоять!»

– Ишь ты, – произнес мужик.

– Ну, я его, понятно, обрезал, он так обозлился, что не говоря худого слова побежал прямо к барину с заявлением, что я, мол, как дворник, ничего не соблюдая, избаловал своих подручных и довел до того дела, что с чердака белье стали воровать. И тут же и совет дал, что меня давно пора уволить. Но барин у нас не дурак. Тут же начал производить следствие и так строго, что Матвей не на шутку перепугался. А тут вышло еще хуже для него: прибежали две жилицы и заявили барину, что брат нарочно уговаривал Матрену, прачку то есть, чтобы она проделала со мною эту штуку. Ну, потом дело и открылось. Барин опосля этого сильно обозлился на Матвея, всячески ругал его, а потом начал проверять домовые книги, которыми он заведовал. И что же оказалось?

Иван умолк и начал слегка дрожащей рукой наливать в стаканы водку. Мужик вопросительно уставился на него.

– Давай выпьем, – сказал Иван сурово.

– Благодарю, Иван Дементьич, уж больно много…

– Потчевать можно, неволить грех, а я вот пожар в груди моей думаю вином залить.

– О, не заливай! – искренно взмолился гость. – Право, не заливай, хуже еще разгорится пожар этот самый; сам я испытал это, по себе знаю!

Но Иван не слушал. Это воспоминание о поступке брата и заявление о неверности его жены сильно его обижали, и, думая успокоиться, он пил водку большими дозами.

– Ну, слушай дальше, – сказал он, ставя на стол допитый стакан. – Начал хозяин проверять эти книги, и оказалось, что много чего там не хватает, счетов нету, проверил кассу, где деньги хранятся, а там трех тысяч рублей как не бывало. Ну, понятно, хозяин человек богатый, не хотел отдать Матвея под суд и только прогнал его вон.

– Вот что значит Господь! – воскликнул мужик, крестясь на образ. – Хотел погубить тебя, а сам и влопался…

Он немного подумал и сказал:

– Теперь я все понял!

– Что ты понял?

– А то, что жена твоя ни в чем не повинна. Это просто-напросто Матвей по злобе на тебя напустил мораль на твою Марьюшку. Мы ведь, слава Богу, все знаем ее, что не такого она характера, чтобы закону изменять, и мы бы все не поверили, коли бы не Матвей.

Услышав эти слова, Иван сразу оживился.

– Ты так думаешь? – спросил он.

– А то как же? Всему, что он, Матвей то ись, написал, можно было бы поверить, потому, что никто не знал о том, что промеж вас произошло. А теперь, когда ты сейчас рассказал мне обо всем, я и догадался.

– Да, это верно! Жаль, что не знаю, где теперь этот Юда Скариотский живет, а то поговорил бы с ним. А впрочем, много искать тут нечего, завтра же пошлю Фомку в адресный стол.

Весь этот разговор происходил спустя три недели после посещения Ланцовым Матвея Дементьева. Тот был очень обрадован падением Марии и немедленно отписал об этом в Подозерье, к дяде Елизару. Понятно, все там были страшно возмущены поступком Марьи и искренно соболезновали горю Ивана.

Послав это письмо, Матвей очень верно рассчитывал, что брат от такого горя, как измена его жены, запьянствует, быть может, и совершит сгоряча какое-нибудь преступление, почему, послав письмо в село, он рассчитывал, что доля Ивана перейдет к нему, а главное – ему нужно было втоптать в грязь его репутацию.

За эти две недели Авдотья Гущина тоже не зевала. Она повсюду шушукалась с другими бабами, распространяя слухи об измене мужу Марьи, но она, кажется, забыла, что Питер – не деревня и такими новостями тут никого не удивишь, потому что вполне безупречных женщин и даже девиц в столице почти не существует, и что если в захолустье где-нибудь считают подобные поступки за порок, то в столицах это чуть ли не добродетель.

В это время Марья находилась то у хозяев, то у Ковалевых, стараясь как можно реже попадаться на глаза мужу, и приходила к себе только тогда, когда он, усталый от дневного труда, крепко спал.

Часто Иван сердился на жену и выговаривал ей:

– Куда это ты все время шляешься? Видно, придется, чтобы обед варить, куфарку нанимать или самому приниматься.