Трущобы Петербурга

— Больно уж честен, что нам не на руку. Ни на какие дела его не направишь.

— А пьет?

— Этим только и занимается. Но что в этом толку?

— Скверно. Ну, авось мы его как-нибудь и подведем.

— Под чего?

— Дурак, не знает, чего спрашивает! — возмутился Ланцов.

— Знаю, пробовали. Он никогда против отца и пальцем не шевельнет.

— Посмотрим.

— И смотреть тут нечего, опыты уже у нас были. А! Вот легок на помине. Тот, про которого я говорю сейчас…

И он указал глазами на появившегося среди множества гостей молодого человека. С виду он совсем не напоминал типичного обитателя Вяземской лавры. Одетый в теплое, немного потертое пальто и в сапоги с заплатками, он походил на ученика старшего класса какой-нибудь школы. Лицо его, еще юное и довольно красивое, начинало уже носить признаки алкоголизма. Большие черные глаза грустно смотрели исподлобья.

— Позови его сюда, — шепнул Ланцов приятелю.

— Володя, иди сюда! — крикнул Лукаш.

Тот взглянул, улыбнулся и подошел к Лукашу как к давно знакомому.

— Лука Лукич, — сказал он, искоса взглянув на Ланцова.

Лукаш тоже пожал руку молодого человека и сказал:

— Если вы не знакомы с моим старинным другом, то будьте и знакомы. Купеческий сын Иринарх Павлович Телегин.

— Я Владимир Корнев.

— Как по отчеству?

— Антонович.

— Очень приятно… Прошу присесть. Эй, человек, рюмку и стакан под чай.

Владимир сел.

— Прекрасный молодой человек, с образованием! — заговорил Лукаш, но тут же осекся.

— Простите, — сказал Корнев, подымаясь с места. — Я вообще не могу выносить, когда меня начинают жалеть, как заблудившуюся собачку. Ах, она бедная, такая хорошенькая и умная и без хозяев.

— Да полноте вам, не сердитесь, — успокаивал его Ланцов.

— Простите, но к чему тут сожаления! Раз я волею судьбы принужден таскаться по разным домам, то тут для сожаления нет места, — сказал Владимир и опять сел.

— Ну, скажите! — сказал Лукаш. — Как же так, не жалеть нужно только тех людей, которые привыкли к такой жизни, как в Вязьме, например, их на хороший путь уже не воротишь. А наше дело иное: вы вот сильно пьете! Но что вы мне скажете, кто же, попав в такое положение, не станет пить? Вы, например, молодой человек, жили и вращались среди обыкновенных хороших людей, всюду вокруг вас все было хорошо и в порядке. Худых слов вы не слыхали, а все была вежливость, хорошая обстановка, и вдруг, трах! Грязные нары, пьяные люди, везде грязь и мразь, крики и ругань, и нет людей, а все какое-то зверье!.. Эх, молодой человек! Никому не в осуждение ваше питье, потому что трезвому человеку того не вынести, а пьяному с полугоря. Напьется, ничего не видит вокруг себя, ткнулся носом куда ни попало, забылся, заснул. Верно я говорю, Владимир Антонович?

Тот грустно кивнул головой.

— Ну, бросим говорить об этом, а лучше выпейте и закусите!

— А вы?

— У нас было дело, мы уже подкрепились, — сказал Ланцов и подвинул к нему кушанье и налил все три рюмки.

Бедный Владимир! Судя по радушию двух этих отпетых, но не похороненных негодяев, он, жертва своего отца, воображал, что сидит среди добрых и сочувствующих ему людей, и чем он больше пил, тем становился откровенней. Рассказывая про своего отца, он объяснял его странную скаредность тем, что это не что иное, как психическая болезнь, и обвинять его ни в чем было нельзя. Все это слушали мошенники и мотали себе на ус.

Глава III Вампир-кровосос

В ОДНОЙ ИЗ ГЛУХИХ в то время улиц Петербургской стороны находился деревянный трехэтажный дом отставного сенатского чиновника Антона Федоровича Корнева.

То, что здесь рассказывается, было двадцать восемь лет тому назад, когда жить было проще и не так много спрашивалось, как в настоящее время, когда усовершенствовалось.

Пошли новые порядки и новые требования, о которых тогда и во сне не снилось. В настоящее время этих местностей и не узнать. Там, где были еще огороды и пустыри, появились новые улицы и на них — огромные каменные дома с затейливой архитектурой, в числе которых красуется театр Неметти.

Дом Корнева, давно уже исчезнувший бесследно, имел около пятнадцати квартир, заселенных жильцами. Сам же домовладелец жил где-то в заднем флигеле, занимая крошечную квартиру из двух комнат и кухни.

Скупость Корнева была известна всему околотку, и все знали, что не всегда он был таким. Быть может, давно существовал в его сердце этот порок, заглушенный влиянием его покойной жены, в противоположность мужу — очень доброй и хорошей женщины. Но после ее смерти Антон Федорович резко и сразу изменился. Прежде сдерживаемая скаредность сразу вырвалась наружу. Первым долгом он прекратил плату в гимназию за своего сына, который собирался было переходить в старший класс.

— Нечего ему дальше там быть, — говорил он своему брату Александру Федоровичу, который, узнав о таком намерении брата, нарочно приехал и уговаривал его. — Не по нашим временам ученость-то эта. Глядишь, и в нигилисты попадет… Зря только денег трата!

— Но ты только то пойми, что без окончания полного курса гимназии ни на какую службу не примут! — пробовал уверять брат.