Трын-трава за бешеные бабки

На городском кладбище собралось много народу. В прошлом Евдокимов был хорошим врачом, и многие женщины пришли сегодня из чувства благодарности к этому человеку. Некоторые из них держали за руку своих детей. Как поняла Екатерина, тех самых, которым Илья Анатольевич когда-то помог войти в жизнь. Гроб поставили на кладбищенской каталке у вырытой могилы, и начались заупокойные речи. Катя осторожно переходила от одной кучки людей к другой, приостанавливалась на некоторое время, чтобы послушать, о чем они говорят. Ее заинтересовал разговор двух пожилых женщин, и она пристроилась рядом с ними.

– Ох, жить бы да жить еще ему. Не такой уж он и старый, а на сердце вообще никогда не жаловался. Это его Черкунов довел, как пить дать! Не ладили они с ним, вот тот его и отправил на пенсию, – вполголоса сетовала одна из женщин.

– Вроде он сам ушел? – удивилась вторая.

– Как же сам? – фыркнула первая. – Он в тот день к нам пришел, лица на нем не было, растерянный до ужаса. Мой Иван поинтересовался тогда, что это с ним, а Илюша ему и говорит: «Да вот, Ваня, не угодил я теперешнему начальству, на пенсию решили меня отправить, говорят, сую нос не в свое дело, много спорю. А как же оно не мое, когда я его, можно сказать, сам выпестовал? Как же не спорить, когда они такие вещи делают? Ничего, они у меня еще попляшут, я свои труды чужому дяде за здорово живешь отдавать не собираюсь. Ладно бы, использовали их, как положено настоящим ученым, как я хотел, а то ишь что удумали». Иван мой тогда поинтересовался, что, мол, за труды и в чем вообще дело. А Илья только рукой махнул. Все равно, говорит, не поймешь. Ну вот, а через неделю после этого Илья в психиатрическую больницу и попал, – вздохнула женщина и утерла платком набежавшую слезу. – Но я тебе точно могу сказать, что он был совершенно нормальным. Ведь как только он выписался – его племянница оттуда под расписку забрала, – в первую очередь к нам с Иваном пришел. Какой был, такой и остался, все соображал! Не знаю, кто его туда вообще определил, а сам он ничего не захотел говорить, сколько у него Иван ни спрашивал. Говорил, не лезь, Ваня, в это дело, я сам во всем разберусь, до Москвы, говорил, дойду, а накажу бессовестных людей. Не имеют, говорил, права такие люди врачами быть, они же клятву Гиппократа давали. Сколько Иван тогда у него ни допытывался, Илья ему так ничего и не сказал, имен тоже не назвал. А что их называть-то? Сейчас в клинике Черкунов заправляет, это и так всем известно. Вон глянь-ка только на него. – Женщина указала в сторону могилы, рядом с которой стоял бывший ученик покойного и пел запоздалые дифирамбы в адрес усопшего. – У него, говорят, очень влиятельный покровитель есть, – тем временем продолжала говорить женщина. – Аппаратуру дорогущую из-за границы для лаборатории прислал, своих специалистов из Москвы привез. А Илья – что? Врач, конечно, заслуженный, старой закалки, сейчас таких уже нет, да, видать, не стал под ихнюю дудку плясать, вот его и…

В это время заиграл похоронный марш, и женщина замолчала. Пока шел разговор, Катя внимательно слушала, стараясь не пропустить ни слова. Она все больше убеждалась в том, что дело здесь настолько серьезное, что оставлять все, как есть, просто нельзя.

«Специалистов пригласил из Москвы? Это интересно», – задумалась Катя и отошла в сторонку.

К ней тут же подскочила невзрачная женщина в черном платочке. В руках она держала блюдо с кутьей, в которой торчала большая ложка. Женщина схватила салфетку и сунула ее в руку ошалевшей от неожиданности Кате.

– Помяни, деточка, покойного, огромной души был человек, скольким женщинам подарил радость материнства. – И она, зачерпнув из блюда кутьи, шлепнула ее на салфетку. Девушка невольно сморщилась, глядя на эту пресную кашу, смешанную с изюмом, и уже хотела отказаться, но женщина не дала ей вымолвить ни слова. – Нехорошо отказываться, грех большой, – закачала она головой, с упреком глядя на Екатерину. – В рот положи да и проглоти, ничего страшного. Помянуть вновь преставленного – дело святое! Давай, давай. – И женщина слегка подтолкнула Катину руку.

Девушка опрокинула в рот все, что было на салфетке, и прикрыла глаза, собираясь с силами, чтобы проглотить, на ее взгляд, «страшную гадость». Сделать этого она все же не смогла и, открыв глаза, выплюнула угощение обратно на салфетку. Женщины рядом уже не оказалось, и, сколько Катя ни смотрела по сторонам, она нигде ее не увидела. Да и трудно это было сделать, так как все присутствующие здесь были в черном. Екатерина бросила салфетку с кутьей на землю и увидела, что к поминальной трапезе подбежала бродячая собака. Она проглотила все в мгновение ока и подняла на Катю голодные глаза.

– Больше нету, – виновато проговорила девушка и развела руками, – ты уж извини. – И она тихонько пошла по направлению к могиле, где уже начали прощаться с покойным.

Она протиснулась сквозь плотную толпу и увидела молодую женщину у самого гроба. Обильные слезы лились по ее щекам, и она даже не пыталась их утереть.