Царь Алексей Михайлович

Как уже говорилось, ничего подобного на самом деле не существовало. Трудно сказать, насколько данная трактовка отражала богословское и историческое невежество Прокоповича, а в какой явилась результатом верноподданнического «усердия», но одно несомненно: стараясь угодить своему патрону, Прокопович выдумывал «историческую традицию». По заключению современного ученого-богослова, «властной рукой Петра Церковь была отодвинута с авансцены национальной жизни. И сам он, и его преемники смотрели уже на Церковь не столько как на высочайшую святыню народа, воплощающую в себе весь смысл его существования, как это было на Руси искони, со времени ее Крещения, сколько как на одну из опор государства» [502].

Христианский модернизм Петра не мог не отразиться и на внешних проявлениях священнического царского служения.

В этой области он одновременно и учреждал нечто принципиально новое, и модифицировал устоявшиеся приемы. Претерпел изменения обряд венчания на царство, что проявилось при короновании супруги Императора Екатерины в мае 1724 года. Главное новшество состояло в том, что отныне Монарх начинал играть ключевую церемониальную роль. Если раньше венчальный убор на голову коронующегося возлагал митрополит или патриарх, то теперь эта функция перешла к Царю. Шапка Мономаха была исключена из обрядового действия, и Петр впервые водрузил на голову коронующемуся (коронующейся) императорскую корону, как то было принято на Западе.

Сама процедура, как и раньше, происходила в Успенском соборе, где впервые короновался не «царь всея Руси», а его жена, с которой Царь состоял в фактическом браке более десяти лет. Несмотря на эту причину, а может быть, благодаря ей, вся процедура была обставлена с небывалой для России пышностью. В кульминационный момент священнодействия, после того как Императрица произнесла Символ Веры, а архиерей прочитал молитву «Господи Боже наш, Царю-царствующих», Петру I поднесли императорскую мантию, и он «возложил ее на Императрицу», а затем, «возложил также и корону и вручил в руки Императрице державу и сам подводил Императрицу к царским вратам для священного миропомазания» [503]. Подобная процедура, как подчеркивает исследователь, «была беспрецедентным явлением на Руси» [504]. Единственный раз подобное произошло в мае 1606 года, когда была коронована Мария Мнишек, но и тогда ее короновал не Ажедмитрий, а Патриарх.

«Хотением» Петра I в России появилась чужеродная Царица не только в качестве супруги повелителя, но и после смерти Реформатора именно она, не только нерусская, но и неправославная по рождению, стала полновластной самодержицей. Такого в русской истории еще не случалось, и эта «новация» нанесла урон национальному восприятию Царского Престола как Богоосененного места.

Новый императорский коронационный ритуал фактически стал зримым воплощением принципа беспредельной и бесконтрольной власти. Отбросив духовное наставничество Церкви, Петр фактически отбросил и самодержавный принцип власти, и хотя предикативно термин сохранялся, но никакого вассалитета царя земного по отношению к Царю Небесному в повседневной практике уже не просматривалось. Ведь «венчание на Царство» или «коронование» — это мистический брак с Россией, это соединение перед Лицом Господа навеки. Без руководящей роли священства в этом мистическом акте обойтись невозможно. Петр же спокойно обошелся. Священство же исполняло лишь вспомогательную функцию, которую предписал ему повелитель. Известный знаток русского государственного права в этой связи писал, что, беря скипетр и державу, лично надевая на себя корону, правитель «знаменует всенародно именно свое самодержавие» [505]. Точнее все-таки будет говорить не о «самодержавии», а о «самовластье».

При всей своей склонности к «лютеранской прелести» Петр оставался правителем Православного Царства, и эту очевидность и он, и его окружение прекрасно осознавали. Поэтому исходный, Богоявленный принцип царской власти не подлежал сомнению, а православное священнодействие должно было его подчеркивать. Об этом со всей определенностью говорил Феофан Прокопович в своем известном трактате «Правда воли монаршей» (1722), вошедшем позднее целиком в Полный Свод Законов Российской Империи. «Уставы бо и всякие законы, от Самодержцев в народ исходящие, у подданных послушания себе не просят, аки бо свободного, но истязуют яко должного: истязуют же не токмо страхом гнева властительского, но и страхом гнева Божия» [506].