Царь Борис и Дмитрий Самозванец

Переворот в Москве выдвинул на авансцену Бощана Бельского, оказавшего самозванцу не меньшие услуги, чем Басманов. Среди молодежи, окружавшей Лжедмитрия, он выделялся как своими годами, так и огромным политическим опытом. Соратник Ивана Грозного и законный опекун его детей, Бельский рассчитывал стать правителем при «Дмитрии». Самозванец навязал свою власть высокородной знати. Он должен был обрушить на ее голову «грозу», чтобы укрепить самодержавную власть. Бельский как нельзя лучше подходил на роль правителя при ненавистном боярам «воре». Он начал службу в ведомстве своего дяди Малюты Скуратова и немало преуспел в борьбе с боярской крамолой. Невзирая на худородство Бельского, новый царь пожаловал ему боярский чин. И все же Бельский не сделал карьеры при дворе самозванца. Его политические взгляды были известны в Москве слишком хорошо. При воцарении Федора Ивановича Бельский пытался возродить в государстве опричные порядки, но потерпел полную неудачу. Казнь Василия Шуйского должна была расчистить Бельскому путь к власти. Но кровавой расправе воспротивились и польские советники царя, и путивльские бояре, и московская дума. Немалую роль сыграло соперничество в ближайшем окружении царя. Претензии Бельского на первенство не встретили сочувствия прочих ближних людей. Помилование Шуйского было для него политической катастрофой. Отрепьев выслал Богдана Бельского из Москвы, назначив его вторым воеводой в Новгород Великий. Единственный человек, способный обуздать «боярское своеволие», навсегда покинул двор Лжедмитрия. Подобно Бельскому, Басманов также настаивал на казни Шуйского, но ему пришлось отступить в тень.

После коронации Лжедмитрия Боярская дума окончательно вступила в свои права. Ни при Федоре Ивановиче, ни при Борисе дума не была столь многочисленной, как при Лжедмитрии. Старые бояре вынуждены были терпеть подле себя путивльских «воровских» бояр, худородных дворян и любимцев Отрепьева.

Некогда Федор Мстиславский наголову разгромил самозванца, но тот простил его и сохранил за ним пост главы «сената». Царь Борис запретил Мстиславскому жениться, рассчитывая после смерти князя забрать его обширный удел в казну. Лжедмитрий не жалел усилий на то, чтобы снискать дружбу первого из бояр. Он подарил вельможе старый двор Бориса Годунова в Кремле, пожаловал ему огромную вотчину в Веневе, наконец, женил на своей мнимой тетке из рода Нагих. Василий Шуйский получил из рук Отрепьева волость Чаронду, ранее принадлежавшую Д. И. Годунову. Самозванец решил породниться с Шуйским и сосватал ему свойственницу Нагих, назначив свадьбу через месяц после своей. Дядя вдовы-царицы М. Ф. Нагой получил громадные подмосковные вотчины Годуновых.

По замыслам Отрепьева Нагие должны были помочь ему привязать знать к новой династии. Однако государь явно переусердствовал в стремлении утвердить свое родство с Нагими. Он посадил их в думе выше Голицыных, Шереметьевых, Куракиных, Татевых, Лыковых. Никчемный человек, пьяница, Михаил Нагой вознесся совсем высоко, получив чин старшего боярина думы-конюшего. Возвышение Нагих пришлось не по нраву княжатам, в жилах которых текла кровь рюриковичей и гедиминовичей. Природная знать не забыла, что свой шестой брак царь Иван заключил в опричнине, а невесту ему сосватал опричный любимец Афанасий Нагой. Нагие не блистали знатностью. Боярам имя Афанасия Нагого было столь же ненавистно, как и имя Малюты Скуратова.

Назвавшись сыном Грозного, Отрепьев невольно воскресил тень опричнины. Ближние люди царя принадлежали, в основном, к хорошо известным опричным фамилиям (Басманов, Нагие, Хворостинин, Молчанов и др.). Но время опричных кровопролитий навсегда миновало, и Отрепьев достаточно четко улавливал настроения народа, уставшего от гражданской войны.

В Москве много говорили, что Шуйский был обязан помилованием ходатайству Бучинских и царицы Марфы Нагой. На самом деле, Марфа вернулась в Москву через много дней после прощения боярина. Что касается польских советников, то они, как люди просвещенные, не одобряли кровопролития. Но одновременно они выступали за твердую политику в отношении боярства.

Курс на общее примирение подвергся подлинному испытанию через несколько месяцев после коронации, когда Боярская дума, вдова-царица и духовенство обратились к самодержцу с ходатайством о прощении Шуйских. Обращение вызвало бурные дебаты в «верхних комнатах», ще царь обычно совещался с ближними советниками. На этот раз не только бывшие опричники, но и польские секретари возражали против смягчения наказания изменникам-боярам. В собственноручном письме Лжедмитрию Ян Бучинский напомнил: «Коли яз бил челом Вашей милости о Шуйских, чтоб их не выпущал и не высвобождал, потому как их выпустить и от них будет страх… и вы мне то отказали». Однако мнение советников, не занимавших ключевых постов в государстве, уже мало что значило.