Царь Борис и Дмитрий Самозванец

В силу своеобразия положения крестьяне значительно дольше других сословий сохраняли веру в «доброго» царя. Однако это не значит, что вера в пришествие «хорошего» царя возникла как своеобразная крестьянская утопия. В начале XVII в. взгляды такого рода были распространены не только среди простого народа, служилых людей — провинциальных детей боярских, помещиков, для которых царская власть была источником всех благ. Иван Грозный пролил немало крови своих подданных. Он навлек на свою голову проклятие знати. Но ни казни, ни поражение в Ливонской войне не могли уничтожить популярность, приобретенную им в народе и служилой дворянской среде после «казанского взятия». В фольклоре Иван IV остался грозным, но справедливым царем. В глазах народа Иван IV был не только представителем старой, законной династии Ивана Калиты, но и последним царем, при котором масса народа — феодально зависимые крестьяне — не утратила традиционной «воли» — права выхода в Юрьев день. Популярности Грозного способствовало и то, что он публично казнил «изменных» бояр, всенародно объявлял их вины и обращался к толпе за одобрением⁶. Иван IV наказывал приказных правителей и судей, обличенных во взятках и мошенничестве.

Бедствия, обрушившиеся на страну при Годунове в начале XVII в., придали особую устойчивость воспоминаниям о благоденствии России при «хорошем» царе Иване Васильевиче. Чем мрачнее становилось время, чем меньше оставалось места для надежд, — тем пышнее расцветали всевозможные утопии.

Борис Годунов пытался играть роль царя-«избавителя», предприняв попытку оказать широкую помощь голодающему народу и временно возобновив Юрьев день. Но его попытка завершилась полной неудачей, что и подготовило почву для торжества самозванца.

Царевич Дмитрий унаследовал от отца его жестокость. Дикие забавы Дмитрия приводили в смущение современников. Восьмилетний мальчик приказывал товарищам игр лепить снежные фигуры и называл их именами первых бояр в государстве, а затем рубил им головы или четвертовал⁷. Дворянские писатели осуждали подобные «детские глумления». Однако в народе жестокость по отношению к лихим боярам воспринималась совсем иначе. Дмитрий обещал стать таким же «хорошим царем», как и его отец.

Когда отношения между царским двором в Москве и удельным двором в Угличе окончательно испортились, Борис Годунов запретил упоминать имя Дмитрия в молитвах о здравии членов царской семьи. Царевич был рожден в седьмом браке, а значит, был, по тогдашним представлениям, незаконнорожденным⁸.

Подверженные суевериям современники Годунова считали, что больные эпилепсией («черным недугом») одержимы нечистой силой. Сын Грозного страдал жестокой эпилепсией, тем не менее даже это обстоятельство не помешало развитию легенды о добром Дмитрии.

Смерть Дмитрия вызвала многочисленные толки в народе. Но в Москве правил законный царь, и династический вопрос никого не занимал. О царевиче забыли очень скоро. Однако едва умер Федор, как в народе вновь заговорили о Дмитрии. Литовские лазутчики подслушали в Смоленске и записали толки, в которых можно было угадать все последующие события «смутного времени». Пересуды были на редкость противоречивыми. Одни говорили, будто в Смоленске были подобраны письма от Дмитрия, известившие жителей, что «он уже сделался великим князем» на Москве. Другие доказывали, что появился не царевич, а самозванец, «во всем очень похожий на покойного князя Дмитрия»; Борис будто бы хотел выдать самозванца за истинного царевича, чтобы добиться его избрания на трон, если не захотят избрать его самого.

Толки, подслушанные в Смоленске, носили недостоверный характер. Боярин Нагой, говоря о смерти Дмитрия, будто бы сослался на мнение своего соседа «астраханского тиуна» (?) Михаила Битяговского. «Тиуна» вызвали в Москву и четвертовали после того, как он под пыткой признался, будто сам убил Дмитрия⁹.

Литовские лазутчики записали, скорее всего, молву простонародья, имевшего самые смутные представления о том, что происходило в столичных верхах. Как бы то ни было, слухи о царевиче порочили правителя Бориса Годунова и были проникнуты явным сочувствием к Романовым. Очевидно, их распускали люди, живо симпатизировавшие Романовым.

Имя Дмитрия оживили, по-видимому, борьба за обладание троном и вызванные ею политические страсти. После избрания Бориса на трон молва о самозванном «царевиче» лишилась почвы и умолкла сама собой, зато версия о чудесном спасении сына Грозного получила самое широкое распространение в народе. Служилый француз Яков Маржарет, прибывший в Москву в 1600 г., отметил в своих записках: «прослышав в тысяча шестисотом году молву, что некоторые считают Дмитрия Ивановича живым, он (Борис. — Р. С.) с тех пор целые дни только и делал, что пытал и мучил по этому поводу»¹⁰.