Царь Борис, прозваньем Годунов

О Ксении много будет рассказа впереди, она в нашей истории человек не последний, пока же скажу, что очень мне нравилась эта девушка, и красавица истинно русская, и нрава благонравного, особенно же привлекала меня в ней ее любовь к отцу, одна она во всем их семействе относилась к нему так, как он того заслуживал. Вот ведь, кажется, совсем недавно народилась, после смерти царя Симеона, а, глядь, заневестилась уж. Выдать бы ее замуж за кого-нибудь из князей первостатейных, к нашему корню близких, нарожала бы детушек, укрепила бы род наш, весьма истончившийся. Она бы могла, у нее стати для этого подходящие были. Мы с княгинюшкой уж и женихов ей присмотрели на выбор, не из Шуйских, конечно, из князей Стародубских, но кто нас послушает!

Первой взыграла гордость в матери, в Арине: «Никто из князей русских дочери моей не пара!» И чем ей князья русские не угодили? Быть может, тем, что сама она не княжеского звания? Худородность, конечно, не порок, вот только характер портит и при успехе нечаянном порождает ни на чем не основанную заносчивость, размышлял я. И еще недоумевал: кто в таком случае пара?

Ответ дал Борис. Он тогда был увлечен идеей установления новых отношений со странами европейскими — ласка вместо таски, вот и загорелся он выдать сестру непременно за принца европейского. Я бы еще понял, если бы за поляка, так он дальше смотрел.

А исполнять все выпало, как обычно, Борису Годунову, он тогда еще жив был. Ксения для Годунова — родственница близкая, но для него все люди были, что пешки на шахматной доске, он принялся разыгрывать свою партию, в любой момент готовый пожертвовать если не самой Ксенией, то ее счастьем. На словах все красиво выглядело, Годунов вознамерился провести Ксению ни много ни мало в королевы шведские, я на это только плечами пожимал — зачем ей и нам это? Но Борису с матерью идея очень понравилась.

Напомню, как дело было. У старого разбойника короля шведского Густава Вазы три сына было, старший, Эрик, дурак, об остальных вы и сами догадываетесь. Эрик, как и отец, много нам всяких беспокойств доставил, не меньше и в державе своей начудил, брата своего Иоанна в тюрьму заключил, а жену его Екатерину Ягеллонку хотел нам выдать. Доправился Эрик до того, что знать вместе с народом его скинула, а вместо него брата Иоанна на престол возвела. Сын Иоанна Сигизмунд, как Ягеллон по матери, был избран на польский престол, в результате чего объединил под рукой своей Польшу и Швецию, которые стали единым государством. И это было хорошо, потому что родственная нам Польша могла держать в узде мятежного северного соседа. Но дядя Сигизмунда, младший сын Густава Вазы Карл, племянника с престола шведского скинул, вследствие чего началась бесконечная война на севере Европы, доставлявшая и нам изрядные хлопоты, потому что происходила вблизи наших рубежей.

Эрик, в бытность свою королем, прижил от некоей придворной дамы сына Густава. На Руси, конечно, на такого выблядка никто бы и внимания не обращал, но в Европе он — принц. Воспитание он получил у иезуитов в Браунсберге, Торне и Вильне, много занимался всякими науками, соревновался в безумии алхимическом с германским императором Рудольфом и получил в странах европейских прозвище Нового Парацельса, хорошо это или плохо, не могу вам сказать, думаю, второе. Я почему так говорю? Потому что занятия Густава никакого прибытка ему не приносили, и в конце он пробавлялся в Италии на должности конюха, медленно умирая с голода. Там-то его и разыскал Борис Годунов. В Густаве он видел прекрасный повод вмешаться в шведские дела, король-кукла на престоле соседнего государства как нельзя лучше отвечал его устремлениям. А царь Борис увидел в этом возможность возложить на сестру корону европейскую.

Встретили Густава с большим почетом, одели в золото и бархат, ввезли в Москву на богатой колеснице, усадили за стол царский, одарили сверх меры, пожаловав, помимо дома в Москве, денег и сосудов драгоценных еще уезд Калужский с тремя городами. Впрочем, Густав мне понравился, было в нем благородство истинно царское, непонятно откуда взявшееся, и ученость изрядная, одно то сказать, что знал он русский язык, а кроме него, латынь и греческий, польский, немецкий, итальянский и французский, возможно, и другие, но тех я оценить не мог. Ум же имел острый и глаз зоркий, что в сочетании с приятными манерами и неизменной почтительностью доставляло мне несказанное удовольствие от многочисленных бесед с ним.