Царь Борис, прозваньем Годунов

После этого царь Борис нас всех к столу позвал. Царевич Федор отговорился занятиями научными, Семен Годунов — делами неотложными в избе пыточной, Степан Годунов — немощью старческой, так мы вчетвером остались. Никогда не было такого в обычае царском, но за последние месяцы много чего изменилось, бывало, что в затворничестве своем царь Борис сам-един за стол садился, а иногда вообще об обеде забывал. В тот же день он воздал должное и блюдам разнообразным, и вину. Иван Романов был за стольника, а Петр Басманов, поминая отца, стал кравчим и исполнял свои обязанности с усердием, все подливал да подливал. Царь Борис раскраснелся, глаза его заблестели, говорил он все быстрее и все о том, какие реформы он после победы произведет, как облегчит жизнь народную, чтобы больше такие бунты возникнуть не могли. Я от него не отставал, в смысле еды и питья, и под конец, честно говоря, немного сомлел. Едва досидев до конца обеда, побрел к себе и рухнул, не раздеваясь, на лавку.

Казалось, едва глаза смежил, а уж княгинюшка трясет за плечо: «Вставай, князь светлый, беда!» Я мигом вскочил. Тут примета верная: если княгинюшка меня один на один князем светлым величает, значит, действительно беда приключилась, не просто беда — государственная!

— Царь умирает! — сей крик окончательно отрезвил меня.

— Патриарха известили? — спросил я с присущей мне в роковых обстоятельствах твердостью.

— Известили, известили. Сам-то поспеши. Не опоздать бы! — И княгинюшка тихо заплакала.

Царь Борис лежал на лавке в той же палате, где мы недавно пировали, видно, как встал из-за стола, так сразу и упал. Все вокруг было в крови, еще и сейчас она лилась изо рта, носа, ушей, даже из глаз. Мне все сразу стало ясно, видел я такое не раз, и у нас, и за границей, вот и на пиру в Александровой слободе князю Троекурову, укорившему разошедшихся в непотребстве опричников, Федька Басманов поднес кубок с вином якобы от государя, князь выпил, и тут же голова его как будто взорвалась изнугри и фонтаны крови забили во все стороны, к пущему веселью опричной братии. Я невольно оглянулся вокруг, ища взглядом Басманова, но того и след простыл. Ивана Романова я тоже поначалу не заметил.

В ногах у царя стоял царевич Федор, сложивший молитвенно руки на груди и с ужасом и болью глядевший на умирающего отца. В головах стояла на коленях царица Мария, утиравшая платками окровавленное лицо мужа, стараясь просветлить ему глаза, чтобы он мог бросить последний взгляд на сына, и прочистить уши, чтобы он мог услышать ее последние слова прощания. С другой стороны суетились лекари-немцы с тазиком и острым ножичком, они пытались пустить царю кровь из руки — мало им крови!

Вдруг Борис встрепенулся и, собравшись с последними силами, поднял руку, нарисовал крест и прошептал: «Благословляю на царство… Если будет Богу угодно… и всему народу». Истинный государь — даже в такую минуту думает о престоле! Царевич Федор зарыдал и, бросившись на колени, припал к отцовской руке.

Ясно, что Борис сына на царство благословил, хотя я чуть сбоку стоял и в слабом шепоте этих слов не разобрал. Но вот с крестным знамением неладно вышло. Борис уж ничего не видел, посему осенил крестом не сына, а место пустое. Аккурат то, где я находился. Я, как вы уже поняли, всяким знакам придаю очень большое значение, гораздо большее, чем словам, ибо слова от людей, а знаки от Бога. Он просто так ничего не делает, и промашек, даже случайных, у Него не бывает. Вместе с тем я, как вы опять-таки давно поняли, человек чрезвычайно трезвомыслящий и знак сей даже не подумал отнести к своей персоне. Поэтому я быстро обернулся, чтобы проследить, куда еще благословение умирающего царя может упасть, и наткнулся взглядом на Ивана Романова, стоявшего рядом с патриархом и другими святыми отцами. Романов злобно ухмылялся, видно, тоже заметил ошибку царя Бориса и, как и я, линию прямую провел.

«Ну уж дудки, ты здесь совсем ни при чем!» — подумал я и постарался изобразить это на лице.

Посрамленный Романов отвернулся и принялся жарко убеждать патриарха, что пора приступать к обряду пострижения.

— Бог милостив! Быть может, и оправится еще государь, — возражал ему Иов.

— Бог-то милостив, но и свою голову иметь надобно, — горячился Романов, — али сам не видишь, кончится государь с минуты на минуту.

— Видеть-то вижу, — со вздохом сказал патриарх, — вот только царь Борис не изъявлял желания схиму принимать, ибо не думал о смерти.

— Все государи русские схиму на смертном одре принимают! — продолжал нажимать Романов. — Это наш святой русский обычай. А обычай от воли человека не зависит. Вы у князя Юрия спросите! Он вам все как на духу расскажет.