Царь-дедушка

Золотой Язык удивленно вскинул брови и поспешил заверить, что сам лично собирался поплескаться, и друзей с собой теперь тоже позовет.

— Мы редко сходимся во мнениях с достопочтенным Щумой, но тут должен констатировать полное с ним сердечное единение. — сказал Йожадату. — Теологические споры в банях доставят богам радость.

— А мирянам — веселье. — добавил я. — Ну и просветлению поспособствуют, куда ж без этого. Ты, однако, преосвященный, писал, что имеешь до меня важное и неотложное дело.

Примас покосился на Щуму, я сделал вид, что занят едой, и Йожадату, со вздохом, пришлось начать:

— Да, государь. Со скорбью сообщаю, что речь идет об оскорблении богов, которое царем Кагеном, да пребудет он одесную Солнца, запрещено. — поминая моего братца священник возвел очи горе.

— Ай-я-яй. — я покачал головой, изображая скорбь. — Это кто же посмел?

— Сын местного жреца-расплетыги. — Йожадату поморщился, затем покосился на Щуму и с некоторым, как мне показалось, злорадством, добавил. — Прозывается Яван Звезды Сосчитавший.

— Философ? — я с интересом поглядел на наставника царевичей.

— В городской гильдии не числится. — отозвался тот. — Состоял когда-то, считался лучшим знатоком небесного свода, но три года назад уехал в Шехаму, приобщиться к мудрости покойного ныне Коперы Неколесного, и более не возвращался.

— Из Шехамы оный Яван, — обличительным тоном произнес примас, — перебрался в Лесогорье, где начал проповедовать мерзостные вещи, отрицать всех богов, кроме Тата Созидателя, и саму Святую Троицу. Объездил всю провинцию, а также Дамуриану, Зорию и Шадду со своим ядовитым учением. Государь наш Каген, когда весть об этом гнуснейшем проповеднике мерзопакостнейшей из ересей дошла до Аарты, увы, уже был хвор и боясь подорвать его здоровье еще и этим расстройством я смолчал. Но после кончины его, когда Совет князей выполнял обязанности местоблюстителей трона, владетельные приговорили сего негодяя арестовать и доставить на церковный суд. Увы, боюсь и в блистательной столице нашлись у него приспешники.

Йожадату вперился в Щуму взглядом, на что тот флегматично пожал плечами и отправил в рот очередную ложку с едой.

— Так или иначе, но когда наместнику Лесогорья пришло повеление взять Явана под стражу, того в провинции уже не оказалось. Нынче же я прознал, что он ведет проповедь на границе Хлеборечья и Ежиного Удела, в городке Араш-Алиме. Прошу, государь, подтвердить волю совета и повелеть взять ересиарха под стражу для церковного суда.

Вот только инквизиции и закона о защите чувств только верующих мне и не хватало! Я в своем мире на бедославных во всю голову насмотрелся, еще в Ашшории эту похабень разводить — да ну нафиг!

— Ай-я-я-я-яй, преосвященный, как же ты меня такой новостью расстроил, прямо весь аппетит аж пропал от сего прискорбного известия. Нешто такие дела творятся в нашей возлюбленной Солнцем стране?

— Увы мне, боюсь что так. — ответил главножрец.

— Однако, насколько я помню Явана, он никогда не был особо религиозен. — заметил Щума. — Может ли быть так, просветленный Йожадату, что он лишь развивает некую философскую теорию, и прознатчики твои ошибаются?

— Утверждать, что Небесная Дюжина не является носителями божественного достоинства, это философия, скажешь ты? — фыркнул примас.

— Ну полно, полно, не спорьте. — примирительно произнес я. — Надобно выслушать мнение и обвиняемого тоже, а не выносить суждение лишь на основе доносов и домыслов.

Повернувшись к стоящему у входа на террасу караулу я поманил к себе одного из Блистательных — Дафадамина, что давеча встретил меня у потайной калитки.

— Голубчик, а нету ли у тебя близких товарищей-витязей в городском гарнизоне? — спросил я Блистательного.

— Имеются, государь. Четверо. — ответил гвардеец.

— Тогда вот что. Нынче, как сменишься с караула, бери их под свою команду, и отправляйся в Араш-Алим. Там найдешь философа Явана Звезды Сосчитавшего и доставишь во дворец.

— Что если станет сопротивляться? — уточнил Дафадамин.

— А я ему письмо напишу, что видеть его — моя царская воля. Вместе со всеми прочими бумагами и деньгами на дорогу получишь у меня, я в кабинете буду. Ну а кто царскую волю не желает исполнять, сам понимаешь… Латмуру только доложиться не забудь.

Блистательный молча кивнул.

— Лично рассмотрю дело этого охальника. — повернувшись к Йожадату произнес я.

— Не привлечет ли столь высокий суд ненужного внимания к Явановой ереси? — нахмурился примас.

— А и пускай его. Мы оный вздор публично разоблачим, а самого расплетыгина сына приведем к покаянию. Ну, или покараем примерно, коли будет упорствовать в своем прискорбном заблуждении. — не стал спорить я. — Зато, согласись преосвященный — ни одна сволочь не посмеет сказать, что жрецы-де тайком неугодного засудили, просто потому, что его рожа первосвященнику не понравилась.

Делавший в этот момент глоток из кубка Золотой Язык замер, словно каменный истукан, затем аккуратно опустил сосуд на стол и с едва слышным сипением втянул воздух в легкие.