Царь Гектор

— Ого, вот это ненависть! Да ты же любишь его тем сильнее, чем отчаяннее пытаешься ненавидеть, Гермиона! Ты восторгаешься им, любуешься... И в душе хочешь, чтобы он нас перебил, а не мы убили его!

— Нет, — она вдруг овладела собой и заговорила спокойно и сухо. — Моя честь для меня дороже какой-то там любви... И раз он решился меня унизить, я могу желать только его смерти. Если ты убьёшь его, Орест, я буду твоей, как и обещала.

Глава 8

Ещё ни разу в своей жизни Неоптолем не был так счастлив.

Он не обманывал себя. Он понимал, что не произошло никакого чуда, и не любовь заставляет Андромаху идти с ним к алтарю храма. Она и не скрывала этого — троянка была с ним по-прежнему честна.

Но она сказала «да», она должна была в этот день стать его женой и царицей, она обещала ему принадлежать, и это был подарок, которого Неоптолем уже не ожидал, это была награда за четыре года терпения, это было как воздаяние и как прощение...

Быть может, тайно он надеялся, что их новая близость и само обладание ею разрушат неодолимую преграду верности мёртвому супругу и она наконец захочет любить его и полюбит?..

Быть может, ему казалось в глубине души, что раз всё же она произнесла слово «да», то, значит, ей уже хочется его любви, и она ищет только повода, чтобы решиться, чтобы наконец всё начать заново?

А быть может, это было просто сумасшедшее желание обнять наконец это хрупкое и нежное тело, получить право охватить губами её спелые губы, вдохнуть в неё своё дыхание?..

Он купался в своём счастье, как в лучах солнца, показавшегося после долгого зимнего ненастья. Он ликовал откровенно и неудержимо, не желая от кого-либо скрывать своё состояние. Он хотел, чтобы все видели, как ему хорошо!

В храм Артемиды они отправились к полудню. Храм находился неподалёку от дворца и стоял на насыпи, специально сооружённой для его возведения. Сложенный из светлого известняка, обрамленный круглыми колоннами со всех четырёх сторон, он смотрелся среди невысоких домишек, как большая белая лилия, поднявшаяся над луговой травой.

О свадьбе царя знал весь город, и храм был окружён толпой самого разного люда. В основном это были ремесленники и торговцы, прервавшие ради такого случая свои труды, а также крестьяне, с утра прикатившие на рыночную площадь тележки с фруктами и овощами и теперь оставившие товар под присмотром рабов или ребятишек. Все эти годы в Эпире ходили легенды о прекрасной пленнице, которую без ума любит их юный царь, и увидеть её хотелось всем.

Неоптолем и Андромаха шли к храму пешком, благо идти было всего ничего. Царь вёл невесту за руку, сияя своей радостью, и она шла рядом, такая спокойная и горделивая, такая прекрасная, что в толпе зашумели и восторженно зашептались, любуясь ею.

Её светло-зелёный наряд удачно гармонировал с одеждой царя: на Неоптолеме был золотистый хитон из дорогой троянской ткани и кожаный, отделанный медными наковками пояс. Золотой венец на голове юноши украшали несколько крупных аметистов — их добыл в одном из сражений ещё его дед, царь Лелей, то был его венец, который он мечтал передать Ахиллу, но оставил своему внуку.

Двое жрецов уже ждали их, приготовив всё для торжественного жертвоприношения. Центральная часть храма оставалась свободной, вдоль стен рядами стояли старейшие воины Эпира, знатные горожане и богатые торговцы, остальная толпа, успевшая войти, стеснилась возле входа, а те, кому младшие жрецы приказали остановиться, собрались на широкой лестнице либо стояли внизу.

Обвода глазами собравшихся, Неоптолем увидал вблизи алтаря своего воспитателя Феникса и успел поймать его недоумённо-вопрошающий взгляд. «Ты всё же сделал это?!» — будто спрашивали глаза старика. «Да, я это сделал!» — взглядом ответил юноша.

Ни Менелая, ни Гермионы в храме не было — но Неоптолем и не ждал их увидеть. Тем не менее спартанские корабли были ещё здесь, об этом царю недавно сказал Пандион. Что же, это их дело — уедут когда захотят.

Царь и его невеста подошли к алтарю, и старший жрец Артемиды, призвав всех к молчанию, начал обряд. Огонь на жертвеннике возгорелся ярче, чем обычно, — это был добрый знак, и толпа собравшихся радостно зашепталась, зашелестела.

Жрец соединил руки новобрачных. Неоптолем принял от него чашу с драгоценным маслом, пролил его в огонь и, повернувшись к собравшимся, проговорил необычайно звонким, переполненным радостью голосом, который светло отразился от каменных сводов и охватил весь храм:

— Перед тобой, могущественная богиня, перед всем сонмом Олимпийских богов, перед жрецами храма и перед всеми вами, жители Эпира и мои подданные, я называю эту женщину, Андромаху, дочь Фиванского царя, моей супругой и царицей Эпира. Астианакса, её сына от первого брака, я нарекаю отныне моим наследником, независимо от того, сколько будет у нас ещё детей. До вступления его в возраст мужчины мою власть наследует моя жена. Клянусь, что так будет, и беру всех вас, моих подданных, и всех богов Олимпа в свидетели, что слово моё свято и нерушимо!

— Да будет так! Боги слышали! — воскликнул жрец.