Царь Гектор

Астианакс вспыхнул и, опустив голову, обмяк. Неоптолем поставил его на ноги и ласково окунул пальцы в мягкие крутые завитки чёрных, как полночь, волос.

— Я доверяю тебе и надеюсь на тебя, — продолжал царь мягко. — Поклянись, что будешь рядом с матерью до самого моего возвращения.

— Клянусь, — храбро проглотив слёзы, сказал мальчик. — Клянусь, что буду с мамой и буду защищать её, пока ты не вернёшься вместе с моим отцом! Я тоже верю, что он не умер.

Ладонь юноши дрогнула на кудрявой голове ребёнка, но тут же он улыбнулся и протянул мальчику руку.

— Держись же и будь мужчиной! Ну, всё. Уже рассвет, и мои гребцы уже поднимают вёсла.

...Андромаха стояла на верхней площадке сторожевой башни до тех нор, пока светлые квадратики парусов не сравнялись с призрачной дымкой горизонта. Стоявшие рядом Астианакс и Феникс молчали, как и она.

Ветер развевал бронзовые волосы царицы, которые она этим утром не успела уложить или заплести в косы. Утро было прохладным и сырым, а на ней был лишь тонкий хитон без рукавов. Но женщина не чувствовала холода. Она смотрела вслед кораблю, уносившему Неоптолема в загадочное никуда, и испытывала какое-то раздвоение: быть может, ей предстояло воскреснуть, вновь увидев и обняв Гектора, но что будет с нею, если ради её счастья погибнет этот удивительный мальчик? Как сможет она это пережить, даже если вновь будет счастлива?

Когда парус скрылся, она тихо подняла руки и закрыла лицо ладонями.

— Мама! — долетел до неё звенящий голос сына, — не плачь, мама, он обязательно приплывёт!

Андромаха обернулась. Её глаза были сухими.

— Идём, Астианакс, — проговорила она, обнимая сына за плечи. — Ты ещё не завтракал, а скоро Пандион позовёт тебя упражняться. Феникс, прикажи, чтобы к вечеру во дворце собрались городские поставщики скота. Зима надвигается, и как бы городу не остаться без колбас и окороков...

И, взяв сына за руку, царица ровным шагом направилась к лестнице.

Часть 2 ЛИВИЙСКИЙ ПОХОД

Глава 1

Тусклое серое пятно, еле заметно проступавшее на кромке верхней плиты, растворилось в черноте, исчезло — значит, снова наступила ночь. Никаких иных признаков смены дня и ночи в каменном саркофаге уловить было нельзя. Ночь наступала во второй раз, и за без малого двое суток ни один звук не проник сквозь камень. Спёртый, тяжёлый воздух был неподвижен. Какие-то щели здесь, конечно, существовали, не то узник не различал бы слабого отблеска света, который появлялся днём на верхней плите, да и дышать давно стало бы нечем. Правда, каждый вздох и так наполнял грудь болью, но смерть от удушья не наступала, значит, приток воздуха всё же имелся...

Гектор закрыл глаза, вновь пытаясь вызвать сон, чтобы хоть как-то ускорить течение времени. Но жестокая боль в онемевших плечах, спине и ногах не давала расслабиться и погасить измученное сознание.

Каменная темница, в которой он находился, была трёх локтей в длину, трёх в ширину и четырёх в высоту. Ни лечь, ни даже сидя вытянуть ноги, ни раскинуть руки, ни встать в ней было невозможно. Со всех сторон — ровные, тяжёлые плиты, которые при самом отчаянном усилии нельзя было не то что поколебать, но даже заставить дрогнуть.

Узник вспомнил мучительное заточение под обломками зала титанов. Тогда, конечно, было страшнее, больнее, хуже. Но он ждал Ахилла, он знал, что тот придёт и поможет. Сюда не придёт никто.

Гектор попытался согнуть и без того полусогнутые ноги, чтобы хоть чуть-чуть разогнать кровь. Глухо заскрипели железные цепи. Тяжёлые кольца на щиколотках соединялись несколькими громадными звеньями. Цепь была короткой, рассчитанной на то, чтобы шаг скованного был чуть длиннее его стоны. Такой же дайны цепь сковывала руки узника, и эти две цепи соединяла между собой третья, быть может, на пару звеньев длиннее, так что руки ни при ходьбе, ни даже сидя нельзя было поднять выше уровня груди. Это не только добавляло узнику физических мучений, но и делало его положение ещё более унизительным.

Несмотря на невыносимую ограниченность движений Гектор в первые же часы заточения в каменном саркофаге сумел ощупать его сверху донизу, используя кончик языка там, куда не мог вытянуть скованные руки. Он очень скоро понял, что темница, в которой его заключили, несокрушима — по крайней мере, её невозможно открыть изнутри.

За свои тридцать с лишним лет троянский герой побывал уже во многих страшных и, казалось бы, безвыходных ситуациях, и был достаточно закалён для того, чтобы не обезуметь от бессильного гнева, не оцепенеть от ужаса при мысли о смерти в этом безмолвном склепе. И всё же его душа, пожалуй, никогда не была так близка к отчаянию. Больнее и страшнее всего было сознание, что он сам виноват в случившемся, что его, великого и опытного воина, обманули, как мальчишку, и принесли в жертву. Чужой холодный расчёт построил на нём хитроумную игру, и он, не поняв этой игры, попался в капкан!