Царь Гектор

Но память вернула горящую Трою, трупы, трупы, трупы... Доспехи Неоптолема тоже были в крови. Он тоже убивал троянцев. И ведь Ахилл говорил, что вдали от него сын может вырасти ему чужим... Значит, так и случилось! Или нет... Нет! Он же подхватил падающего со стены мальчика и её, он спас их, даже не зная, что они близки Гектору. Значит, в нём, во всяком случае, есть то, что было в Ахилле: способность к милосердию. Говорить ему или не говорить, кто они такие? Он — это он, но если другие ахейцы узнают, что у них в руках сын Гектора, то...

Она вся задрожала, будто ей передалась дрожь мальчика, и ещё теснее прижала его к груди. Пандион, всё ещё стоявший возле них и пристально их разглядывавший, счёл, что она дрожит от студёного морского ветра, и, скинув с плеча плащ, набросил на женщину и мальчика.

— Послушай... — в его голосе прозвучало сомнение. — Падая со стены, ты дважды прокричала имя мужчины. Помнишь?

— Нет!

Она похолодела от ужаса. Да, да, она позвала Гектора, позвала дважды, думая, что сейчас погибнет, и взывая к нему — то ли прощаясь, то ли возвещая, что сейчас они будут вместе. Теперь ахейцы поймут! И могут убить Астианакса прежде, чем к кораблям вернётся Неоптолем!

— Ты крикнула: «Гектор», — проговорил воин. — Я слышал это. В Трое, быть может, были и другие Гекторы, но я слыхал об одном. Ты не его ли звала? Не того ли Гектора, который двенадцать лет был во главе ваших войск?

Андромаха покачала головой.

— Я не помню, кого я звала.

— Но кто такой Гектор? — упрямо допытывался Пандион.

— Гектор — мой папа! — вдруг сказал Астианакс, поворачиваясь к ахейцу и глядя ему прямо в глаза. — Он самый большой воин! Если обидишь маму, он тебя убьёт!

Теперь ничего уже нельзя было исправить. Ребёнок не мог солгать, и его слова не было нужды проверять. Пандион присвистнул.

— Да-а-а... Вот так добыча! Ну, ладно.

Он повернулся и стал спускаться с корабля. Андромаха слышала, как он сказал стражникам:

— Не спускать глаз с женщины и с мальчишки. Это не простые пленники. Надо сказать Неоптолему.

Андромаха едва вновь не лишилась сознания. Её всю трясло, голова кружилась.

— Мама! — услышала она голос сына — Мама... Что будет? Мама!

Она поцеловала прижавшуюся к ней головку, влажную, то ли от брызг, приносимых порывами ветра, то ли от её слёз.

— Астианакс... Потерпи! Всё будет... хорошо!

— Где папа?

Он теребил её руку, и она поняла, что вновь уходит в какую-то нереальность, перестаёт понимать, что происходит. Где Гектор? Где? Она видела, как он погиб. Но разве она сможет поверить в его смерть? Разве сможет сказать о ней сыну?

— Я не знаю, где папа, маленький!

— Но он придёт? Он к нам придёт, да?

— Да! — хрипло прошептала Андромаха. — Или он к нам, или мы к нему...

Тёмная тень перемахнула через борт под недоумённые возгласы, донёсшиеся снизу, — стража не могла понять, что происходит. Пленница Неоптолема не заметила этого шума и возни, но тут что-то влажное и тёплое ткнулось в её плечо, и лежавшую поверх плаща руку лизнул горячий, широкий язык. Андромаха вздрогнула, подняла голову. И тотчас вскрикнула:

— Тарк! Тарк, милый!

Огромный пёс тихо взвизгнул и облизал ей лицо.

— Тарк пришёл! — крикнул в восторге Астианакс и протянул руки к собаке.

— Что это за псина? — заорал один из караульных, перевешиваясь через борт и свободной рукой стягивая с плеча лук. — Откуда она, и зачем она нам на корабле? Эй, воины! Это собака троянки. Пристрелить?

— Не смей! — крикнула Андромаха, вдруг обретая твёрдость голоса и вытягивая вперёд руку. — Это собака Ахилла. Если Неоптолем узнает, что вы хотели убить её, он не простит вам.

— Да? — воин растерялся. — Собака Ахилла? Откуда ты знаешь, женщина?

— Я видела его с нею, — голос пленницы зазвенел. — Он говорил мне об этой собаке, не трогайте её, и она никого не тронет.

— А, пускай Неоптолем решает! — донёсся снизу голос другого караульного. — Нам-то что? Пёс ничего плохого не делает.

Голова воина ещё поторчала над бортом корабля и исчезла. Тарк понюхал воздух, недовольно зарычал и лёг у ног Андромахи. Астианакс вырвался из рук матери и, скатившись с её колен, обнял пса и зарылся личиком в густой золотистый мех. Всего несколько дней прожил Тарк во дворце Приама, но за это время сын Гектора успел полюбить его.

И тут Андромаха поняла, что наконец может заплакать. Не навзрыд, как обычно плачут женщины в великом горе. Её плач был похож на внутреннюю дрожь, разрывающую душу, извергающую из глаз слёзы, жгучие, как сама её боль, ничего не облегчающие, лишь дающие выход отчаянию.

Она шикала, вся содрогаясь, почти беззвучно, не закрывая лица, не опуская головы. А у её ног трёхлетий малыш, смеясь, возился с гигантским псом и теребил его густой мех. И это было вес, что осталось от мира, в котором она жила, от всего, что она любила...

* * *