Царь Гильгамеш

— Балле, все его любят. Очень он… живой. Буянил он тут, буянил, а весь город не захотел дать ему укорот. Значит, он им нравится. Такие дела. Убивать таких — нехорошо.

— Да, Медведь. Ты точно сказал. Халаша, говорят, ненавидели. Нарама боятся. А этот… не знаю, как сказать… Зверюшкин.

Тысячник гулко захохотал:

— Зверю-ушки-ин… Охо-хо-хо… скоти-и-на… на задних лапах… — А когда насмеялся вдоволь, добавил: — Я до смерти испугался за тебя, царь. Балле…

И тогда Бал-Гаммаст почувствовал, что рядом с ним стоит единственный настоящий друг, человек, которому можно доверять безраздельно. Он обнял Пратта за плечо.

— Анна подождет меня сегодня. Пусть немного подождет. Хочу выпить с тобой вина, Медведь. Пойдем, что ли?

Пошли. Чуть погодя Бал-Гаммаст добавил;

— А еще он мне понравился. Не злой, сильный.

— Скотина здоровая. Рогов с копытами ему не хватает. И хвоста на жопу…

* * *

…Он не успел спросить ее имени. А стража у входа в шатер почему-то посмела пропустить ее. Она задала вопрос:

— Ты ли тот самый Рат Дуган, по прозвищу Топор, который победил в сражении меж двух каналов, у старого Киша?

Он мог бы выбросить ее из шатра. Мог бы для начала хорошенько расспросить, кто она такая и зачем ворвалась к нему. Он многое мог бы, но вместо этого ответил:

— Победил государь, мое дело было — выстоять.

Между ними было три шага. Тонкая, тоньше воздуха, смелая, смелее пламени, быстрая, быстрее слова… девушка с браслетами плясуньи. Играет каждым шагом и каждым жестом. Глаза у нее необыкновенные… по ним было видно: сильная женская душа застыла в ожидании высокого. Да, застыла и все вокруг себя наполнила тревогой.

День иссякал в предсумеречном колодце.

— Мое имя Шадэа.

Она сделала шаг вперед и запела. Голос ее звучал прирученной медью:

Когда над миром пепла,
И глины, и болезней,
Когда над миром боли,
Беспамятства и смерти
Влаадыкой станет холод,
В тот день восстанет птица
И воспарит высоко,
Из пыли и забвенья
Тогда восстанет птица,
И запоет столь нежно,
Как может петь лишь дева,
Чье имя — чистота.

Чье имя — чистота…

Шадэа сделала еще один шаг навстречу. Эбих почувствовал, как из его сердца улетучивается боль сданного Ура, великого старого Ура, оставленного алчным суммэрк… Он, Топор, не сумел удержать город и расстался с ним, как внезапно заболевшие люди расстаются с половиной жизни.

Воскликнет дева-птица,
И царства встрепенутся,
И слово девы-птицы Над морем пронесется,
А города и горы
Склонятся перед ним.
Покинут обгоревшие
И старые знамена
Преданья утра мира,
Восстав для новой службы
Вокруг шатра той девы,
Чье имя — чистота.

Чье имя — чистота….

Еще шаг — и она почти коснулась грудью его тела.

Лучшая армия Царства не первый месяц отбивается, отступает, сдерживает, а сама не может нанести губительный смертельный удар. Не будь ее — суммэрк затопили бы половину страны. Будь она сильнее, мятеж бы стих, пропал без остатка. Знает Творец, он, эбих Рат Дуган, сделал все возможное, все, что умел. Он отдавал одного своего за двух, за трех мятежников… Он бился в рядах копейщиков, когда некого было поставить в строй. Он получил рану от стрелы и еще одну — от копья. Большего не сделал бы никто.

Но как же тошно было ему отступать?!

И вот пришла худенькая незнакомая женщина, а с нею — прощение за слабость и за все неудачи.

У стягов соберутся
Князья благочестивые.
И светлолицых воинов
Дружины величавые
Последней битвы радость,
И славу, и молитву,
И гимны, и хвалу
Для Бога Всеблагого
Над лугом будут петь.
Их вестью о сраженье
Та дева одарила,
Чье имя — чистота.

Чье имя — чистота…

Ее дыхание соприкасалось с его дыханием. Смертная усталость покидала его тело и душу.

Эти сражения — еще не последние. В таблице его мэ, мэ эбиха по Творцову Дару, еще не начертана последняя строка.

К ним выйдет Вестник Бога
В плаще лазурно-львином,
И будет плащ тот соткан
Из пламени и неба,
Любви и благородства,
Из щедрости и чести,
Из звуков рек и трав,
В сады времен забытых
Велит вернуться Вестник
Всем тем, кто встал под стяги
По слову юной девы,
Чье имя — чистота.

Чье имя — чистота…