Читаем Царь-гора полностью

Федор вспомнил, что сегодня девятое мая. Эту дату он поневоле уважал, хотя никогда не ходил в этот день ни к каким памятникам и никому не дарил цветы. Дед со своей медалью за укрепление тыла ушел ждать на крыльцо, Федору пришлось одеваться и умываться наспех. Торопливости его движениям придавала и надежда на то, что у памятника он увидит Аглаю.

Надежда оправдалась. На окраине поселка, где росли квелые ели, собралась толпа человек в сорок. Аглая стояла посреди них и сосредоточенно слушала однообразные речи. Пока возлагали цветы к гранитной доске с тремя фамилиями, Федор приблизился к девушке и шепнул на ухо:

— Умоляю, не исчезайте так же внезапно, как в прошлый раз. Я не переживу этого снова.

Аглая повернулась и тихо произнесла:

— Судя по вашему загару, вы провели эту неделю с пользой для здоровья. Не старайтесь убедить меня в том, что страдали.

— На этом солнце я скоро превращусь в негра, — усмехнулся Федор. — Удивляюсь, как вам удается в таком климате сохранять естественный цвет кожи?

— У меня с солнцем договор — оно меня не трогает, — с самым серьезным видом сказала Аглая. Ее светлые до белизны волосы казались выгоревшими или крашеными, однако цвет был натуральным.

— И все-таки вы не правы, — продолжал Федор, — всю эту неделю я искал вас, и мое сердце было полно грусти. Я слышал, вы работаете в туристической фирме. У меня есть предложение. Вернее, просьба. Давайте устроим небольшую экскурсию по окрестностям.

Аглая размышляла недолго.

— На лошадях?

— Предпочитаю пешком, — поспешно отказался Федор. — Знаете, к лошадям я с детства питаю предубеждение. Мне почему-то все время кажется, что их копыта не лучшее соседство для моей головы.

— Я согласна. Но должна предупредить, — она окинула его взглядом, от которого Федору почудилась мгновенно выросшая между ними непроходимая стена, — если вы начнете вести себя неприличным образом, я сумею защититься.

— Боже, какие у вас мысли. Хорошо, я возьму меч и буду держать ему между нами, — пообещал он.

— Где вы возьмете его?

Она рассмеялась, и прозрачная стена моментально рухнула.

— Нарисую в уме.

После салюта, выпущенного из ракетницы, толпа у памятника стала редеть. Из старого магнитофона гремел голос Кобзона, невидимой лавой растекаясь по голой бугорчатой степи. Хотя солнце припекало, растительность вокруг, насколько хватало глаз, оставалась чахлой и редкой, как на плешивой голове.

Через полчаса Федор встретился с Аглаей у выезда из поселка. На спине у него болтался рюкзак, у нее к поясу была прицеплена торбочка.

— Идем к тем холмам, — показала Аглая, — там есть интересные вещи.

Неровная линия холмов на юго-востоке пересекалась медленным притоком Чуи. По берегам трава росла гуще, как в настоящей степи. На противоположной стороне реки горбатыми кочками лежали апатичные верблюды.

— Здравствуй, Белая Береза, — прокричал пастух.

Аглая весело помахала в ответ:

— Привет, Жанпо!

— Это что за желтолицый Бельмондо? — поинтересовался Федор, чувствуя досаду.

— Послушайте, вы видите меня всего второй раз, а уже ревнуете как свою невесту, — немного раздраженно сказала Аглая.

— Было бы странно, если бы я ревновал кого-то другого, — заметил он. — Я здесь никого больше не знаю. Кроме того, я не уверен, что вы сердитесь искренне. Однако вы не ответили на мой вопрос.

— Вы не задали никакого вопроса.

— Нет, я спросил — этот верблюжий пастух ваш воздыхатель?

— С чего вы взяли?

— Он назвал вас Белой Березой. По-моему, это слишком похоже на альковное прозвище.

— Если будете хамить, нам лучше сразу разойтись в противоположные стороны. — Аглая наклонилась и сорвала ковыльный стебель. В этом движении была такая прозрачная невинность и простодушная нежность по отношению к былинке, что Федор устыдился своих слов.

— Простите, я сам не знаю, что говорю. Наверное, еще не акклиматизировался.

— Прощаю. С Жанпо мы приятели. Кстати, его действительно назвали Жан-Полем в честь французского актера. А Белой Березой меня зовут здесь все алтайцы и казахи.

Федор едва удержался от нового бесцеремонного высказывания.

— Вероятно, это что-то романтичное, — пустился он в рассуждения, — в духе Фенимора Купера: Большой Змей, Острый Глаз, Танцующее Перо. Скво Белая Береза. От этого веет какой-то забытой наивной свежестью, близостью к природе. И такой родной образ… Белая береза под моим окном… Кажется, я понимаю. Для туземцев вы олицетворяете все русское, северное. Не скажу имперское, нет, совсем нет…

— Федор, — остановила его Аглая, сосредоточенно глядя вдаль, на узкую полоску перистых облаков над холмами, — скажите, для чего вы приехали?

Приготовившись было дальше развивать тему взаимоотношений братских народов, Федор выпустил воздух из легких.

— Неужели я вам так быстро надоел? — расстроился он.

— Вы пытаетесь изображать кого-то другого, ужасно фальшивого, — сказала она. — Просто перестаньте это делать. Когда вы смотрите в зеркало, кого вы там видите — себя или своего наскучившего двойника, который притворяется вами? Разве вы не чувствуете, что это ваш недруг, навязчивый, злой, уродливый? Вам не хочется освободиться от него?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза