Царь Грозный

Князь был распластан на узком помосте, не в силах не только подняться, но и попросту пошевелиться. Тяжеленный груз, прикрепленный к его поясу, мог запросто переломить хребет, если бы боярин попробовал встать. Волосы растрепаны, на лице кровь вперемешку с огромными синяками, сквозь рваные тряпки, оставшиеся от одежды, проглядывает иссеченное кнутом тело. Шереметев едва дышал.

Вслед за государем в темницу сунулся служка, быстро поставил скамью, кресла не нашлось, чтобы царь сел. Иван Васильевич отпихнул ногой, досталось не столько скамье, сколько самому служке, но тот был не в обиде, привык, да и царь все же…

– Куда скарбы многие спрятал? – Вопрос царя был неожиданным. Как ни обессилен князь Шереметев, но глаза удивленно вскинул:

– Все мое для тебя, Иван Васильевич. Ничего не таю, – дольше говорить не смог, захрипел и едва не лишился чувств.

– Мое, говоришь? А в Литву много ли отправил? Ежели освобожу, туда побежишь?

Шереметев не смог ответить сразу, лишь хрипел да пытался глотнуть. Но все же справился с собой, выдавил:

– Никуда… не собирался… Русский я…

Иван повернулся к двери, но добавил:

– Ты не скажешь, братец поведает.

– Отпустите… его…

Ответом был лишь смешок государя. И все же Иван Васильевич осознал, что еще чуть, и князь Шереметев погибнет. Потому, выйдя из узилища, повелел разрешить его от тяжких уз и перевести в легчайшую темницу.

Князь Никита Шереметев о спрятанных скарбах молчал как немой. Его удавили по приказу государя в тот же день. Иван Васильевич уступил требованию думы и печалованию митрополита Афанасия, жизнь князя Ивана Шереметева была спасена. А вот его имущество отошло казне.

Государь ворчал на Афанасия:

– Третий день как митрополит, а туда же! Ты Макария из себя не являй, куда тебе!

Афанасий мотал головой:

– Иван Васильевич, не столь виновен пред тобой князь Иван Шереметев, чтобы казнить-то… Зато многими заслугами известен перед Русью.

– А его братец Никита тоже славен?

– Ну, Никита меньше, да тоже не из последних…

– Ага, все ждут за свою службу не просто похвалы, а многих подарков да почестей! Вон Курбского, вишь, не так пожаловал, как он хотел, так обиделся князюшко! Кому он служит, мне? Руси? Своему честолюбию он служит! Каждого похвали, каждого за любой шаг поблагодари! Проще поляков нанять, те по чести Полоцк обороняли за плату. Зато буду знать, что заплачу, и все.

Афанасий невольно возразил:

– А ну как другой больше заплатит?

Государь замер, уставившись на митрополита. Потом фыркнул:

– Все одно, боярам больше не верю. Их вот также Сигизмунд подкупить может! И подкупил! – Голос царя уже гремел на всю палату, где речь вели. – Не ве-рю!

– Зря напраслину на верных тебе людей возводишь, – осторожно произнес Афанасий.

Ответом ему был злой взгляд царя, не обещавший ничего хорошего.

Иван Васильевич сказал про Курбского просто потому, что к слову пришлось, но мысль об опальном князе не отпускала. После Полоцка Андрей Курбский отправлен в Юрьев воеводой на год. Год уже заканчивается, куда его теперь девать? Государь вдруг с удовольствием хмыкнул, злорадно подумав, будет ли так же стоек Курбский с веригами на теле, как князь Иван Шереметев? Появилась шальная мысль попытать и этого, а потом простить, чтобы всегда над собой руку царскую помнил.

Почему-то мысль о нарочной опале на Курбского подняла Ивану Васильевичу настроение. А вообще заниматься делами царю совсем не хотелось. Давненько на богомолье не был…

И вдруг как гром с ясного неба: Курбский… бежал в Литву!

* * *

Вглядевшись в следующий силуэт, Иван Васильевич снова захрипел, на его губах даже выступила пена:

– Ты?!. – Лицо исказила гримаса презрения и ненависти. – Ты как с ними?! Тебе тут не место! Изменник!..

Что еще мог сказать Иван Васильевич, увидев не единожды проклятого им князя Андрея Курбского? Он отмахнулся от силуэта, не желая не только разговаривать с видением опального князя, но и даже вспоминать о нем.

Лекарь, подошедший со снадобьем, попробовал уговорить:

– Государь, это поможет, легче станет, Иван Васильевич…

Решив, что царь, как обычно, попросту боится принимать лекарство, он на виду у государя сам отпил из склянки и остаток снова протянул царю. В этот момент Иван Васильевич махнул рукой и склянка полетела в сторону…

1564 год. Курбский