Читаем Царь и гетман полностью

Царь и гетман

– С немцем с саксонским, с послом Кенисиным, свой-то милее.

– Застал, поди?

– Где застать! Несдобровать бы немцу, так подобру-поздорову сам отправился в царство немецкое, прямо к сатане в кошель Иудин…

– Как? Руки на себя наложил?

– Нет, утонул в Орешке… А в кармане-то цидулочки Монцихины да парсуна ее обретены, у утопленника-то и нашли. С праздником-то наш сокол и остался…

– Диво-диво…

Во время последнего разговора царевны Софьи с князем Вяземским царевич, приподнявшись с полу, стоял бледный, с дико блуждающими глазами. Он вспомнил слова своего духовника, отца Якова, который высказал опасение, что царь женится на новой любимице и что детям ее суждено будет продолжать царствование на Руси. Опасение это пугало его не лично за себя, он еще не дорос до возраста властолюбия, а он боялся за мать, которую любил страстно и разлука с которой, обставленная всякого рода насилиями и стеснениями, усилила эту страсть до болезненности. До сих пор он еще верил, что отец опомнится, возвратит бедной изгнаннице если не свое чувство, то место около себя, а сыну возвратит мать, но теперь и эта мечта разрушалась: между отцом, матерью и сыном разверзалась страшная пропасть…

Царевич так сжал руки, что тонкие пальцы его хрустнули, хрустнуло что-то и в сердце.

– О Господи! Почто отвратил еси от меня лицо Твое! – вырвался у несчастного крик отчаянья, крик, страшно памятный для него, крик, от которого он иногда по ночам просыпался в ужасе.

Страшный крик этот был роковою гранью в его жизни… Пять лет назад, когда он был еще совсем ребенок, рыдающая мать держала его в своих объятиях. Он до сих пор чувствует, как вздрагивало от судорог рыданья это дорогое, горячее, мягкое тело матери и как руки ее прижимали к полной груди его плачущее лицо, его горячую голову. Вдруг кто-то берет его за плечи и силою оттаскивает от матери… Слышится крик, борьба… Его уводят, а за ним протягиваются руки матери и слышится последний, страшный крик материнского голоса: «О Господи! Почто отвратил еси от меня лицо Твое!..» С той поры он уже не слыхал этого голоса.

– Алешенька! Постой! Подойди ко мне, – заговорила торопливо Софья, увидав, в каком нравственном состоянии находится несчастный царевич. – Ты хочешь с матерью повидаться?

Алексей, по-видимому, не понимал ее, в этот момент он переживал разлуку с матерью. Софья встала и подошла к нему. Положив левую руку на плечо юноши, она правою перекрестила его.

– Ты веришь мне, тетке своей, друг мой? – спросила она тихо.

– Верю, тетя, – отвечал юноша, по-видимому ничего не понимая.

– Я люблю твою мать, она добрая, тихая, и тебя люблю… И ее, и меня взыскал Бог: ей, по великой благости Своей, меня по грехам моим великим, за гордость мою… Я искала венца царского, тленного, а Господь судил мне венец терновый, буди благословенно имя Его святое! Я заслужила сие терние колючее… А ты, отроча невинное, рано, ох, зело рано украсил главу свою венцом терновым… это не твой венец; за чужую голову ты носишь его, и Господь наградит тебя венцом царским… А теперь мне жаль тебя; я хочу дать тебе утешение… Хочешь видеться с матерью?

– Хочу, – со страхом отвечал юноша.

– И соблюдешь тайну от батюшки?

– Соблюду, – видит Бог.

Софья подошла к небольшому, покрытому черным бархатом с золотом аналою и открыла лежавшую на нем рядом с золотым крестом книгу.

– Клянись, – сказала она.

Царевич не знал, что отвечать. Он глядел то на строгое лицо тетки, то на недоумевающего учителя своего.

– Повторяй за мной, – сказала Софья. – Сложи персты вот так и повторяй за мною клятву.

Она показала, царевич повиновался.

– Аз, раб Божий, царевич Алексий, клянусь Всемогущим, в Троице славимым Богом пред святым Его Евангелием и животворящим крестом Христовым…

– Аз, раб Божий, царевич Алексий, – повторял юноша дрожащим от страха голосом.

– Никому же не поведати тайны сея…

– Никому же не поведати тайны сея, – трепетно повторялась клятва.