Царь и султан: Османская империя глазами россиян

Судьба болгар занимала Герова и его российских читателей не только в связи с «мусульманским игом», угнетавшим их, но и в связи с «соблазном» католической унии, которая все больше угрожала их православию[756]. Автор порицал деятельность французских и британских эмиссаров, стремившихся «отдалить [болгар] от единоверных братьев». При этом Геров спешил заверить своих российских читателей, что попытки французов и британцев очернить Россию в глазах его соотечественников были обречены на неудачу из-за сильной привязанности болгар к православию[757]. В целом обсуждение католического и протестантского прозелитизма среди православных подданных Порты накануне и во время Крымской войны свидетельствовало о том, что россияне все чаще рассматривали западное влияние на своих единоверцев как бóльшую проблему, чем сохраняющаяся власть султана над ними[758]. В этом смысле Крымская война была неким водоразделом, за которым российское восприятие славянских подданных Порты определялось не столько российско-османскими отношениями, сколько отношениями России и «Европы».

Румыны

При мысли о географическом положении румын чиновник дипломатической канцелярии российской дунайской армии в 1828–1829 годах Ф. П. Фонтон не мог не сожалеть о том, что «эти восемь миллионов чуждого славянам племени, поселились здесь на прелестных скатах Карпатских гор, составляя как будто клин между Славянскими племенами и препятствуя их объединению». Если бы на месте румын были сербы или болгары, писал Фонтон своему адресату, «как просто тогда решался бы Восточный, или, если ты лучше хочешь, Славянский вопрос»[759]. Войдя в сослагательное наклонение, молодой дипломат уже не мог из него выйти:

Если Петр Великий, во время своего похода вместо изменника Бранкована и равнодушного и к уничижениям привыкшего народа нашел бы здесь плотных и честных Булгар или доблестных Сербов, исход был бы другой. Тогда точка тяжести нашей русской политики перенеслась бы на юг. Тогда, может быть, не эксцентрический, холодный и гранитный Петербург, но великолепный Киев сделался бы вторым столичным городом нашего государства![760]

Этот отрывок был частью «Юмористических, политических и военных писем», адресованных другу из штаб-квартиры российской армии, сражавшейся с османами на Дунае в 1828–1829 годах. Легкий и даже насмешливый тон этих писем молодого дипломата свидетельствует о том, что автор не принимал всерьез своих собственных наблюдений о роковой роли румын в истории России. Тем не менее они представляют собой одно из первых свидетельств «открытия» россиянами румын как неславянского народа, занимавшего особое место в ансамбле межэтнических отношений внутри православной общины Османской империи.

В силу своего географического положения вассальные османские княжества Молдавия и Валахия поддерживали гораздо более прямые и тесные контакты с Московским государством, а позже с Российской империей, чем южные славяне. Все русско-турецкие войны, начиная с Прутского похода 1711 года, приводили к занятию Молдавии или обоих княжеств российскими войсками. Первое русскоязычное описание двух княжеств появилось только в конце XVIII столетия и основывалось скорее на западноевропейских источниках, чем на прямых наблюдениях[761]. Авторы первых российских описаний княжеств, составленных очевидцами в 1790-е и 1800-е годы, соглашались с работами западноевропейских авторов, которые отмечали сказочное плодородие Молдавии и Валахии, но сожалели об их недонаселенности, невозделанности земель, а также нищете и невежестве населения, томившегося под османским и фанариотским игом[762].