Безоружные и бессильные, пленные офицеры были вынуждены расставаться со своими личными вещами, такими как платок, который Сафонов отдал одному из конвоиров под угрозой ятагана[296]
. Автору также пришлось расстаться со всеми медными пуговицами своего мундира и использовать вместо них деревянные палочки, с презрительного одобрения того, кто его обобрал[297]. Двадцать лет спустя Розальон-Сошальский был вынужден отдать все свои деньги, часы и серебряные пуговицы от мундира османскому солдату, захватившему его в плен[298]. Попытка автора скрыть обручальное кольцо едва не стоила ему жизни, после того как его захватчик заметил след от кольца на пальце. По его собственному признанию, у Розальон-Сошальского не было шансов в завязавшейся борьбе, но он был спасен армянином, служившим врачом османского главнокомандующего (сераскера)[299]. Также и Дюгамель, попавший в плен годом позже, был вынужден отдать все свои деньги, одежду и сапоги[300].Подобные эпизоды ставили офицеров перед непростым выбором между жизнью и достоинством. Их положение усугублялось присутствием других пленников, которые становились свидетелями поведения друг друга. Дворянская честь и сословный дух были групповыми явлениями, налагавшими серьезные ограничения на поведение офицера-дворянина в обычной жизни, и они не могли полностью исчезнуть в плену. В результате в особенно трудных обстоятельствах офицеры знатного происхождения порой должны были выбирать между физической смертью и потерей лица, или социальной смертью. В каком-то смысле эта дилемма напоминала ту, что стояла перед пленниками более раннего периода, с той только разницей, что понятие офицерской чести заменило религиозную веру. Как и их раннемодерные предшественники, благородные пленники пытались найти выход из этой непростой ситуации.
Чувство моральной амбивалентности присутствует в описании плена, оставленном Дюгамелем. Захваченный под Шумлой в 1829 году, он застал в крепости шесть других российских офицеров и 150 солдат. Однако автор вскоре оказался в привилегированном положении благодаря знакомству с неким Фроманом, саксонцем и бывшим медиком императрицы Марии-Луизы, который принял ислам и стал называться Махмудом. Фроман бежал в Османскую империю после семилетнего пребывания в австрийской тюрьме, в которую он был брошен за то, что передал послание Наполеона своей супруге во время Ста дней. Тот факт, что Дюгамель знал немецкий, вызвал у Махмуда ностальгию по родине и заставил его помочь русскому офицеру послать весточку о себе своим родственникам и российскому командованию. Ходатайство ренегата перед великим визирем позволило Дюгамелю остаться в Шумле вплоть до освобождения и тем самым избежать участи других российских пленников, которых направили в Константинополь. То обстоятельство, что Дюгамель не разделил судьбы своих товарищей, могло показаться его современникам проблематичным с моральной точки зрения, особенно ввиду того, что он был обязан этим человеку с сомнительной репутацией[301]
. Дюгамель, видимо, и сам понимал моральную амбивалентность своего благодетеля-ренегата, который отверг христианство, «исполненный злобы и мести против своих гонителей» и «смешивая в своем озлоблении христиан с их верою»[302].В описании плена, оставленном Сафоновым, можно найти еще более явное свидетельство конфликта между желанием пленника улучшить свою судьбу, с одной стороны, и офицерской честью, с другой. Вынужденный расстаться с личными вещами под угрозой смерти, Сафонов попытался завоевать расположение начальника конвоя с помощью албанской песни, которую он выучил с этой целью. Конвоиры поощряли усилия Сафонова имитировать носовые звуки албанского пения комментариями вроде «Ах ты неверная собака!» и тем не менее относились к нему лучше, чем к другим пленникам вплоть до конца их перехода[303]
. Однако роль развлекателя конвоиров и местных жителей-мусульман, которую в какой-то момент избрал Сафонов, была мало совместима с понятиями об офицерской чести. Осознание этого обстоятельства, возможно, заставило Сафонова вести себя более бескомпромиссно, когда караван пленников прибыл в город Серрес, наполненный османскими войсками, собиравшимися атаковать мятежную Сербию. Когда один из османских воинов ударил одного из товарищей Сафонова, последний ударил турка в ответ, за что был, в свою очередь, сбит с ног мощным ударом. Попытка Сафонова отстоять честь своего товарища могла бы закончиться для него плохо, если бы не вмешательство французского инженера-артиллериста, который служил в османской армии и использовал свое положение, чтобы успокоить страсти[304].