Царь и султан: Османская империя глазами россиян

Вот почему можно говорить о принципиальной противоречивости репрезентации русско-турецких войн в описаниях царских офицеров. Осознание необходимости применять принципы европейского военного искусства к особенностям османского способа ведения войны уравновешивало их представление о военном превосходстве Запада над Востоком. Их смущение по поводу определенных практик собственной армии смягчало их осуждение османских воинов за отрубание голов, скальпирование и прочее уродование раненых и убитых российских солдат. Их опыт знакомства с экзотической природой и населением европейской Турции уравновешивал трудности, связанные с вредным климатом, опасными болезнями и трудностью обеспечения армии. И тем не менее при всей присущей им амбивалентности, российские описания «турецких кампаний» представляли собой важнейшую площадку конструирования образа «восточной войны» как символической противоположности войны европейской в конце XVIII и первой половине XIX столетия. В той степени, в какой они способствовали утверждению этой дихотомии, «турецкие кампании» составляли важнейший аспект культурной вестернизации послепетровского российского офицерства и российского образованного общества в целом. Одновременно репрезентации османского способа ведения войны, их поведения в бою и характера театра военных действий представляют собой существенный аспект российского «открытия Востока».

Российские описания «турецких кампаний» являются и важной стороной ориентализма в смысле стиля мышления, определяемого символической оппозицией между Востоком и Западом, которая позволяла российским офицерам артикулировать свою собственную идентичность. Стремление найти ответ на трудности этих кампаний побудило царских офицеров, в особенности А. Н. Пушкина и И. П. Липранди, разработать ряд альтернативных принципов, применение которых, как они полагали, способствовало бы наилучшим результатам в войнах с османами. Однако это слабо очерченная совокупность знаний никогда не стала определять действия российской армии в ее позднейших столкновениях с османскими войсками в той степени, в какой в более поздний период академический ориентализм стал оказывать влияние на практики имперского правления на Кавказе или в Средней Азии. Ко второй половине XIX столетия реформы султанов способствовали сокращению различий между османской и европейскими армиями, что сделало наблюдения Липранди и Пушкина менее актуальными. Знание османского способа ведения войны оказалось также малоприменимо в ходе российского завоевания других частей Азии. В отличие от османской политической системы, служившей главным примером теории «восточного деспотизма», османская военная организация оказалась в конечном счете слишком самобытна, чтобы восприниматься европейцами и россиянами в качестве прототипа прочих азиатских армий. По этой причине столкновение России с Османской империей в XVIII и первой половине XIX столетия не оказало определяющего влияния на формирование военного подраздела академического ориентализма, который способствовал российскому империостроительству в Азии. Хотя позднеимперская Россия располагала многими офицерами-знатоками восточных языков, эти военные ориенталисты специализировались на северокавказских горцах и среднеазиатских кочевниках, чей способ ведения войны имел не много общего с позднеосманским[487].

Глава 4 «Больной человек»

Дела Турции находятся в очень хаотическом состоянии. Страна, кажется, разваливается на части… У нас на руках больной человек, очень больной человек[488].

Процитированные в «синих книгах» британского парламента слова Николая I об Османской империи как о «больном человеке» отражали уже устоявшееся восприятие исторического противника как обреченного на гибель[489]. Подобное восприятие «другого» возникло не сразу. Оно кристаллизировалось постепенно, в процессе систематического и осмысленного поиска российскими элитами моделей дипломатического действия и военной организации, которые позволили бы их стране преодолеть свою маргинальность. Данный поиск моделей составлял тот базовый политический и интеллектуальный контекст, в котором особенности османского подхода к международным отношениям и их способ ведения войны были описаны и реинтерпретированны в качестве проявлений ущербности османов и их чуждости европейским понятиям. Эта реинтерпретация происходила в контексте череды русско-турецких войн и растущего знакомства российских элит с западноевропейскими описаниями Османской империи. Данные войны продемонстрировали превосходство европейских принципов военной организации, перенятых Петром I и его преемниками. Переводы же французских и британских ориенталистских текстов на русский предоставляли образованным подданным царя возможность артикулировать свое собственное восприятие державы султана.