Царь Иоанн Грозный

Братья царицы Анастасии упали духом: они уже тайно раскаивались в зложелательстве Адашевым; новые любимцы затмили их блеск и могущество. На скамье, покрытой сребро-травчатою камкою, у большого окна, сидел небрежно молодой боярин в драгоценной парчовой ферязи; отложной воротник его, унизанный изумрудами и яхонтами, показывал роскошь царского любимца; обувь была украшена узорчатыми золотыми цветами с крупными перлами. Юность оживляла румянцем гордое лицо его, выразительные глаза показывали пылкость страстей; самонадеянная усмешка видна была на устах, придавая чертам его особенную привлекательность; его русые волосы вились кудрями. Это был юный Фёдор Басманов, новый любимец Иоанна. Подле него стоял, завернувшись в алый бархатный охабень, высокий мужчина; лицо его изображало невоздержность и грубую весёлость. То был князь Афанасий Вяземский. Он смеялся, смотря на одетого в синий атласный кафтан, с разноцветными парчовыми нашивками, царского шута Василия Грязного, который, подкидывая бобровую шапку с длинной золотой кистью, забавлял прибаутками и кривляньем окружающих; рядом с ним стоял широкоплечий богатырь, первый наездник, первый удалец в пиршестве, что легко было приметить по его красноватому лицу, выражающему отвагу и буйство. — Малюта Скуратов. Поодаль — два черноризца: тучный Вассиан и бледный Мисаил, приверженцы Левкия, разговаривали шёпотом, как будто не примечая горбатого карлика, который из-за них костылём Левкия задевал царского шута. Таково было собрание, представившееся князю Курбскому, там, где некогда встречали его Алексей Адашев и мудрый Сильвестр. С горестью подумал он о превратности судеб человеческих и вдруг понял всё, чему удивлялся в перемене Иоаннова нрава.

При появлении Курбского карлик отдёрнул костыль, шут прекратил кривлянья, бояре перестали смеяться. Один Басманов сохранил небрежное равнодушие.

Иоанн отпустил уже митрополита; но Левкий был при нём. Царь стоял, нахмурясь, опершись рукою на стол, покрытый фиолетовым бархатом с золотою бахромою.

Курбский, войдя и поклонясь Иоанну, твёрдыми шагами подошёл к нему.

Царь отступил, сказав ему с грозным видом:

   — Потомок князей ярославских, сильный мой воевода, как служишь ты ныне царю твоему? Верностью ли Курбского или изменою? Покорностью ли, или адашевским, фарисейским обычаем?

   — Государь! — сказал Курбский, — ты знаешь, как я служил тебе — кровь моя лилась за тебя, тело сокрушено ранами в битвах; с крестоносною твоею хоругвиею подвизался я на татар и ливонцев, повсюду полки твои побеждали со мною.

   — Знаю дела твои, — сказал Иоанн, — вся твоя храбрость подобна сонному видению. Силён ты с полками моими, сражаясь с нетрезвыми немцами, но как исполняешь ты волю мою? Не ты ли отпускал моих пленников? Бежал от воинства навестить Адашева в башне Юрьевской! Не ты ли, насмехаясь над моей волей, оскорблял старейшего воеводу князя Мстиславского за адашевских слуг? О чём советовался ты с предателем Даниилом, вредителем царского здравия?

   — Государь, бог видит правоту, сокрушаюсь...

   — Не оправдывайся перед Богом и перед царём не мудрись; что говоришь о сокрушении, предав душу неправдам.

   — Неправдою не жил я, и святой предок мой, князь Фёдор Ростиславич, не указал мне так жить, но вижу над собою твой гнев...

   — Хочешь ли не бояться власти моей? Покорствуй, но если зло мыслишь — бойся; не хвались предками: дед твой, Михаил Карамыш, умышлял измену на моего деда, а друзья твои, Сильвестр и Адашев, отторгали мою державу под власть свою.

   — Ты сам, государь, избрал их, сам повелел Адашеву защищать немощных от руки сильных, против его желания возвёл на высокую степень...

   — Так!— оборвал его Иоанн. — Я желал прекратить неправды, устрашить хищников, но истребилось одно зло, возросло другое, раб стал над владыкою; любимцы мои везде поставили своих угодников, Курлятева в синклит допустили, а меня влекли на битву, как ратника под знаменем...

   — Запрещали ездить на поклонение к святым местам для спасения душевного и телесного здравия, — прибавил вполголоса Левкий.

   — Должно прежде царство устроить, — говорили они, — а разве можно устроить без Божией помощи? Помню я, что было и в болезни моей, когда готовились отдать венец мой князю Владимиру Андреевичу!.. А теперь погубили мою агницу...

   — Не берегли и тебя, государь, пострадал ты гладом и жаждою, — сказал Левкий.

   — Так! — продолжал царь. — Я должен был вкушать пищу не по своей воле; они сокращали трапезу мою, хотели бы и жизнь сократить.

   — Волки в одеждах овчих! — вздохнув, сказал Левкий.

   — Государь, ранами моими умоляю тебя, дозволь мне говорить с тобой наедине.

   — Дерзостно сердце твоё! — вскрикнул царь. — Что превозносишься ты над Левкием или думаешь, что нет у меня воеводы, кроме тебя? Князь Андрей, ты не гасишь, а разжигаешь пламень; ты единомышленник Адашевых, смотришь, как бы посеять плевелы, а не исторгнуть зло.