Царь Иоанн Грозный

И судорожно рука Ивана скользнула к рукоятке богатого ножа, украшенного каменьями, висевшего в ножнах сбоку у царя. Звякнули колечки кольчуги одно о другое от судорожного движения. Напружились жилы на лбу у Ивана, переполняясь кровью.

В это самое мгновение Адашев, сидевший в седле перед царем с поникшей головой, вдруг весь выпрямился и, уловив взор Ивана, стал глядеть ему прямо в глаза своими черными, проницательными глазами, из которых словно свет заструился, в которых читался какой-то немой, невнятный, но неотразимый, властный приказ!

И немедленно опустилась рука Ивана. Лицо подернулось легкой судорогой и стало снова бледным.

Царь, помолчав мгновенье, уже спокойнее, ровным, слегка усталым голосом проговорил:

– Ну, ладно уж… подумаем! Так, по-вашему, бояре: лучше не отваживаться зря? Утра погодить? Ин, будь по-вашему…

– Ты сам так решил, государь… – отозвался Морозов, видя, что неприятная минута миновала.

Адашев ничего не сказал и даже отъехал опять назад, смешавшись с рядами свиты, окружающей царя.

– Слыхал, Воротынский? Киньте город… Делай, как приказано: на башне, на стене отбитой укрепляйтеся… Мосты жгите, чтобы казанцы не напали на вас ночью… А мы тута рвы засыпать станем, дорогу изготовим и завтра в город все войдем.

Голову склонил Воротынский, повернул коня и скоро из виду исчез. Царь тоже поворотил коня и не то разозленный, не то смущенный чем-то молча к ставке своей поскакал.

Молча неслись все за ним.

Легко сказать было: «Киньте город, верните людей!» Трудно было это выполнить. Опьяненные резней, увлеченные легкой добычей, люди не слушали ничего, и, не видя грозящей опасности, позабыв, что, того и гляди, вернутся татары, русские ратники рассыпались далеко кругом. И дали тут полную волю всем своим страстям и желаньям.

– На бой! На дворец ханский грянем! – кричали ратники. – Там настоящая пожива будет. Нешто можно от победы от своей вспять ворочаться? Изменяют воеводы наши, видно. Не слушай, братцы, вали вперед!

И мелкими отрядами все шире и шире разливались они по этому концу Казани.

Но тут уж есаулы и сотники, побуждаемые начальством, стали действовать решительней. Нагайки замелькали. Прикладами пищалей стали назад поворачивать непослушных… Кстати показались с разных сторон и небольшие татарские отряды конных, начали они нападать на тех, кто очень отстал от главного отряда русского, в сторону отбился. Много таких отсталых пало под мечами татар и в плен было захвачено.

С великим трудом, кой-как, к вечеру собрались все ратники у Арской башни, едут и пешие идут, доверху добычей нагруженные. Новая беда тут приспела: половина ратников в лагерь ушла, сносят туда награбленное добро, прячут добычу.

Но и остальной половины хватило, чтобы занять башню у ворот и крепко там на ночь устроиться.

А стены по обе стороны башни треснули, полуразрушились, и русские их подожгли, так же как и мосты, ведущие в город. Широкая первая стена была построена из двух рядов толстых бревен, между которыми щебень и земля набита. Загорелись эти бревна, горят мосты… Рушатся обгорелые деревянные части – обшивка стены… Осыпается с грохотом камень и земля, которых ничто не сдерживает больше… И всю-то ночь, как гигантский костер, пылали эти мосты и стены, мешая татарам, уже пришедшим в себя, напасть на московов, занявших самую важную точку: Арскую башню крепостную.

Все-таки за ночь татары против пролома успели новую, временную стену возвести.

Весь следующий день, в субботу, 2 октября, осаждающие довершали свою разрушительную работу в этом месте. Пушками повалили остатки старого сруба деревянного там, где не успел огонь докончить своей работы, и разбили большую часть новой стены, той, что казанцы за ночь вывели.

Ров широкий и глубокий, больше двадцати аршин ширины и девять глубины, заполнился почти весь в этом месте: лесом, балками, землею закидали его русские. А работу их прикрывали те, кто сидел в Арской да в осадной башнях.

Не позволяли стрельцы врагам ударить на работающих!

К вечеру стихло все в русском лагере и вокруг Казани. Пушки перестали рокотать, пищали не щелкают. Во всех полках молебны служат, исповедуются люди ратные, причащаются перед последним, решительным боем.

Никто не знает: жив будет ли?

Во дворце хана мертвая тишина и смущение: донеслось уж сюда известие о завтрашнем приступе.

Сначала слухи только были. А тут и посланный явился от царя Ивана.

Мурза Камай пришел, говорит:

– Прислан я от Московского великого князя, ради спасения жизни вашей, чтобы избежать пролития лишней крови. Отвернул Аллах лицо свое от юрта казанского. Сами видите: их, гяуров, счастье… Они на стенах, они на башне. Они завтра в город войдут… все сто тысяч воинов! Гибель Казани приспела… Покоритесь! Трех изменников, которые мятеж учинили, царю выдайте и нового хана своего, Эддин-Гирея… Простит тогда государь, все на старое повернется, миром война кончится…

Задумались все князья, сеиды и вожди казанские, которые во главе с Эмир-Кулла-Шерифом муллой на совет сошлись… Переглядываются, перешептываются…

Наконец заговорил мулла: