Царь Иоанн Грозный

– Вот на! Да откуда сила у них? – повторяя натверженный отцом урок, заговорил Федор. – В чем сила, знаешь ли? В имени твоем царевом! Напиши на лоскутке бумаги имя свое… Да хоть мне или отцу моему в руки дай… Я любому воеводе прикажу перехватать их да удавить… Нынче же… А то скажи им раньше: «Мол, если не сделаете по-моему – на площадь выду… На Лобном месте стану, клич кликну: «Народ православный, люди московские! Кто заступится за меня, спасет от боярского своеволия?» И струсят они тут же! Уж помяни мое слово!

– Хорошо, Федя… Хорошо, миленький! – пообещал царь-мальчик другу. И скрепил поцелуем обещание.

Все исполнил, все повторил при первом же случае Иван, что Федя ему говорил. Дело было в Столовой палате, на обычном совете государевом 9 сентября 1543 года.

Нахмурились Шуйские, зароптали Кубенские, Пронские, Басманов Михаил с ними и Федька Головин.

– Что за речи негожие? Откуда их взял ты, государь, не потаи!

– Ниоткуда не взял! – упрямо хмурясь, ответил государь. – Сам я так надумал, решил… Сам так и сделаю… Пиши, дьяк, – обратился он к дьяку палатному.

Тот, не зная, что делать – писать или нет? – переводил глаза с Шуйских на Ивана и обратно.

Андрей Шуйский, теперь стоящий первым в роду, только бровью повел – и дьяк застыл в своей прежней бесстрастной позе, словно и не слыхал слова царского.

– Пиши, говорю, холоп! – крикнул, бледнея, отрок.

– Потерпи малость, государь… Все будет написано и сделано. Да обсудить же малость дай… Не простая вещь… Вишь, Воронца Сеньку – к большой казне приставить… Волка – овечье стадо стеречи… Не изменишь ли волю свою государскую?

Тринадцатилетний, но много в жизни изведавший мальчик почуял, что глумятся над ним. Он постарался не выйти из себя, чтобы не потерять преимущества над мучителями.

– Нет, не переменю моей воли государской, – спокойно по виду ответил Иван. Только какая-то больная струна зазвенела в звуках голоса.

– Что делать, видно, исполнить придется, – мигнув единомышленникам, опять мягко процедил Шуйский. – А еще, отче митрополит, ты попроси, не уважит ли твоей просьбы пастырской строгий наш царь-государь.

– И то, сыне! – медленно, убедительно и плавно заговорил ставленник Шуйских, волей-неволей покорный им Макарий. – Не отменишь ли? Казна твоя большая хорошо оберегается… И малая – тож… За какую провинность людей сменять? Не водится… Ну, скажем, если уж так тебе твой слуга люб, иначе чем возвысь его…

– Царь я, не царь я?! – крикнул мальчик, забывая даже почтение к сану святителя. – Его, вот его, – указывая на сидевшего словно на горячих углях Семена Воронцова, заговорил быстро царь, – его к казне… Нынче же приставить… Не то клич кликну… Народ на вас подниму, на мятежников…

– Вот оно что! – бледнея от ярости, заговорил Шуйский. – До того уж дошло… Царь на верных слуг своих, на бояр на первых, народ натравить желает… Ну, как по-твоему не сделать теперь?! Его? Его вот к казне к большой?! Ну, а змееныша этого, наушника, – указывая на стоявшего за местом царевым Федора Воронцова, загремел боярин. – Его куды? Уж не на мое ли место? Сказать народу, за что он тут от царя посажен! Что народ скажет? А? Иди садись, голубчик.

И, вплотную подойдя к оробелому от неожиданного поворота дел Феде, Андрей Шуйский повлек юношу к своему месту, прочь от Ивана…

Окружающие поняли маневр… Вскочили… Кто окружил великого князя Ивана, другие стали тащить прочь из покоев Федю Воронцова… засверкали ножи в руках.

– Убить… Убить гадину, что промежду царя и бояр рознь сеет! – первый крикнул Шкурлятев-князь.

С воплем рванулся на помощь другу Иван, но плотной стеной стояли тут бояре: и Пронские, и Палецкий…

Затем когда уже увели Воронцовых, сына и отца, совсем вон из палаты, и эти бояре вдогонку побежали…

Оборванный, избитый, бледнее смерти, мотался в руках палачей Федя и молил о пощаде. А те все тащат вперед, из горницы в горницу, на дворцовое крыльцо…

Иван кинулся на колени перед митрополитом:

– Святитель! Заступись… только бы они, злодеи, не убили его… Пусть все будет по-ихнему! Беги скорее… Как хотят, стану покоряться им! Только бы не убили его, Федю несчастного!

Встал, пошел Макарий, высокий, сухощавый, на ходу слегка раскачиваясь…

К Морозовым, сидевшим тут же, в стороне, печальным и молчаливым, к ним кинулся юный князь.

– Вас чтут бояре, чтит народ… Ради Спасителя, молю: застойте за Федю…

Встали Морозовы, пошли на выручку…

В сенях дворцовых, видят, сгрудились все. Угрозы звучат… Ножи в руках…

Стал просить Макарий:

– Чада мои: Бога вспомните! Не проливайте крови под сенью царевой… Молод, глуп парень… Сослать – и то кара будет ему!

И Морозовы голос подали:

– Опомнитесь, бояре… До народа еще долетит о нас худая молва. Что хорошего? И царь не всегда в молодых годах пребудет. Попомнит услугу вашу.

Потешившие свою душу над обоими Воронцовыми, бояре успели остыть на воздухе.

– Ну, ин ладно! – отозвался запевала – Шуйский Андрей. – Взашей их с крыльца… Эй, стража, подбери-ка казначеев княжевых, господарских!

И когда кубарем слетели со ступеней, сброшенные вниз, оба Воронцова, их подхватили стражники Шуйского и повели в тюрьму.