Царь-колокол, или Антихрист XVII века

Первою мыслью Алексея было бежать к Башмакову и, упав пред ним на колени, не вставать до тех пор, пока тот не наградит его другой жизнью, – его Еленою! Но, размыслив, как странен покажется этот поступок почтенному Семену Афанасьевичу, Алексей переменил свой план и решился отправиться к своему крестному отцу просить его ходатайствовать и уже с ним предстать пред будущим отцом своим. Полный радостных мыслей, он не шел, а летел по улице. Поравнявшись с папертью соседней церкви, Алексей приостановился, однако же, чтобы сотворить крестное знамение. В это самое время раздался звон к слушанию святого Евангелия и из отваренных дверей храма послышались слова Спасителя: «Воздадите убо Богу Богови и Кесарю Кесарева». Какое-то тихое, успокоительное чувство пролилось в душу Алексея, и он, полный благоговейных мыслей, тихими шагами вошел в святилище.

Но здесь сердце его начинает биться с ускоренною быстротою, дыхание становится прерывистее… Какое-то сладкое предчувствие… Едва смеет Алексей взглянуть в сторону. Так, он не ошибается: в боку церкви, возле самого клироса, стоит Елена со своею няней. Алексей готов броситься к ней и пред алтарем Всевидящего назвать ее своею, но он стоит без движения, как пораженный громовою стрелою, едва смея дохнуть и только украдкою взглядывая на свою возлюбленную, чтобы не привести ее в краску внезапным своим присутствием… Как она была хороша в эту минуту в своем девственном одеянии! В голубой штофной ферязи с золотыми разводами, с косником из дорогого жемчуга на голове, с ангельским выражением глаз, устремленных к небу, с молитвою на устах… Может быть, она молилась теперь за своего милого?

После долгой, усердной молитвы Елена взглянула немного в сторону, и вдруг щеки ее покрылись густым румянцем, складки тонкой рубашки заколыхались на груди… Ее суженый стоял возле.

По окончании обедни Алексей подвинулся к Елене в намерении улучить минуту, шепнуть ей хоть одно слово на ухо. Намерение более нежели дерзкое по тому времени. Но что делать: таковы уж любовники всех времен и веков! Они ежеминутно ставят своих возлюбленных в самое затруднительное положение, требуя от них ответов на свои страстные намеки, и готовы распороть грудь первому, который только улыбнется при взгляде на это…

Как будто нарочно, полуслепая Игнатьевна, выходя из церкви, вздумала положить какую-то монету в кружку, приделанную к стене у дверей храма, и вместо того уронила ее на землю.

– Господи помилуй, словно у слепой из рук вывалилось, – сказала она с досадою, медленно наклоняясь и отыскивая монетку.

– Милая, завтра приду к твоему батюшке просить тебя, мою радость, – шепнул Алексей на ухо Елене и скрылся в толпе народа.

– Что, няня, нашла ли? – сказала Елена Игнатьевне, наклонясь к ней, чтобы скрыть свое вспыхнувшее румянцем лицо.

– Что ты, мой светик, наклоняешься, – вскричала няня, приподнявшись с полу с монеткою в руке, – посмотри-ка, как тебе кровь бросилась в головку!

– Ничего, няня, – отвечала Елена с улыбкою, спеша за нею из церкви.

Иван Степаныч Козлов собирался идти куда-то, когда прибежал к нему Алексей.

– Батюшка, крестный батюшка! – сказал он, ласкаясь к Козлову; но тот молчал, как будто не замечая его.

– Я к тебе пришел с просьбою!

То же молчание.

– Гневаешься что ли ты на меня, Иван Степаныч!

– Еще бы на тебя не сердиться, прости господи! – вскричал, наконец, Козлов с досадою. – Не знаю разве я, что великий государь наградил тебя своею царской милостью, золотыми ефимками?

– Ну, так что же из этого? – воскликнул Алексей, теряясь в догадках, – какую связь имеет царская награда с гневом крестного отца его.

– Как – что? Он же еще и говорит! Да чужой, что ли, я тебе, что ты ко мне после этого и глаз не показывал? Не раз, кажись, тебя бранил я, как ты по Москве ходил дармоедом-то, так теперь после царской награды не грех и по головке погладить! Ну, поди ко мне, я обниму тебя.

И почтенный Иван Степаныч крепко прижал к своей груди крестника.

– Прости меня, батюшка, – сказал Алексей, – что в занятиях я не успел побывать у тебя, зато с сегодняшнего дня готов хоть неделю прожить. От тебя зависит, батюшка, теперь моя жизнь и смерть!

– Господи боже мой! – вскричал Иван Степаныч, всплескивая руками. – И жизнь и смерть! Да что же это такое?

– Я пришел просить твоего благословления на честный брак и в сваты звать.

– Тьфу ты пропасть! Эк он напугал меня; я уж и невесть что подумал. Ах ты проказник! Эко диво, что парню в двадцать лет жениться захотелось! Ладно, ладно. Ну за чем же дело стало? За невестами не далеко ходить в Москве белокаменной, были бы купцы – товару много. Только скажи, на кого позарился ты, Алеша, а уж мы похлопочем.

– Батюшка, восемь лет уже она у меня как порох в глазу! Не было часа, минуты, в которую не была она в моих мыслях, без нее мне жизнь не красна. Не отдадут ее мне, так и поминай меня как звали! В тот же день руку на себя наложу…

– Да полно надрывать своими словами! Говори лучше, к кому сватом идти?

– Не в чужой дом ты пойдешь, Иван Степаныч, а к своему задушевному приятелю и моему благодетелю, Семену Афанасьевичу…