Царь Кровь

А он бил и бил. Пока не исчезли цвета, пока не осталась только тьма, кромешная тьма, лежащая за пределами вселенной.

Но я ощущал не боль, а будто какой-то мощный насос работал у меня в затылке.

66

Этот серый держал Кейт, охватив лапами ее запястья. Он приподнял ее над землей, и она беспомощно дрыгала ногами в воздухе. И только плакала: “Не трогай ребенка, ребенка не трогай!”

Серый склонил гривастую голову набок, изучая только что пойманный образец человека.

– Ребенка... ребенка не трогай!

Огромные глаза, красные как кровь, глядели ей в лицо. И снова склонилась набок голова – как у собаки, когда она что-то слышит. Кровавые глаза мигнули, будто серый обдумывал новую мысль.

Потом он перехватил левую руку Кейт своей правой, держа ее над землей одной рукой. Пальцами свободной руки – толстыми и серыми, как сырые сосиски – он ощупал ее тело сверху вниз. Будто интересовался контурами, ее губ, живота, груди, бедер.

Кейт в ужасе ахнула. Глаза ее вспыхнули, она попыталась вырваться.

Свирепо фыркнув, серый ухватил ее двумя руками и сломал о колено как палку.

– Отпусти ее!

Я с размаху ударил его кулаком в лицо...

И открыл глаза.

Газеты.

Пол, устланный газетами в несколько слоев.

Господи, как голова болит. Я проморгался. Левый глаз свело острой болью, и она ударила аж в затылок.

Дневной свет.

Я огляделся. Свет исходил от окна, закрытого матовым стеклом. А еще на окне была кованая решетка.

Я перекатился на спину. Сон все еще пытался наложиться на явь.

А наяву я видел белые стены. Еще газеты. Мебели нет. Лестница, ведущая к двери. И еще я видел свирепого звероподобного серого, который схватил Кейт. Видел ужас в ее глазах. Видел синяки на когда-то красивом лице.

И этот зверочеловек ломал ей спину о свое колено.

Черт.

Я слишком быстро встал.

Меня затошнило, что-то быстро завертелось в голове, быстрее, быстрее...

Меня вырвало на газеты.

Я вытер рот. Снова огляделся. На этот раз в глазах уже не плыло.

Моя тюремная камера.

Именно ею и была комната. Эти гадские психи посадили меня сюда, пока решат, как меня наказать за...

Черт побери, Кейт!

Что они сделали с Кейт?

Я снова оглядел подвал, надеясь увидеть ее на газетах. Нет, я был один.

Следующие десять минут я искал выход. Единственным выходом была твердая деревянная дверь. Крепко запертая. Я бил в нее ногами, кричал – никто не пришел.

Чтобы успокоить колотящееся сердце, я стал глубоко дышать. Надо выбраться и найти Кейт. Или сжечь этих гадов живьем, если они ее тронули. Но надо успокоиться и рассуждать разумно. Я сел на пол, прислонившись к беленой стене. Осторожно ощупал голову, по которой били дубинкой.

Кожа была страшно болезненной. От шишек и кровоподтеков голова напоминала горный ландшафт. Но зато череп не проломили.

Я снова оглядел подвал – на этот раз тщательнее.

Мебели не было. В углу стояла пластиковая миска, до половины налитая водой. Я обнюхал ее. Пить я буду, только если дойду до отчаяния. Эти психи могли для смеху подсыпать яду или слабительного помощнее.

На стенах были потеки мочи. На ведущих к двери ступеням – четкие отпечатки кровавой руки. Еще брызги засохшей крови на стенах – как будто встряхивали малярную кисть.

Кто-то даже нарисовал рожицу:

0 0

I

( ____ )

Это должна была быть веселая рожица с улыбкой, но что-то мне говорило, что тот, кто ее рисовал, не улыбался. Наверняка бедняга рисовал собственной кровью.

Помню, когда в детстве мне было плохо, я рисовал на зеркале рожицы или клоунские ухмылки. Инстинктивные попытки себя подбодрить. Наверное, этот художник пытался сделать то же самое.

Теперь я заметил, что стены покрыты надписями, и начал их читать вразброс. “Бенджамен Кроули”. И рядом несколько палочек “IIII”. Он отсчитывал дни.

Четыре дня его здесь держали. Интересно, что стало с ним на пятый.

Были и письма:

Имя: Делл Окрем. Адрес: Радвелл-драйв, 26, Хайгейт.

Пожалуйста, скажите моей жене Саре, что я жив и здоров.

Д.О. Июль.

И мерзкий постскриптум:

Уже нет!

Скажите Саре Окрем, Хайгейт, бордель, что Делл – ха-ха! Вечная память!

Попадались стихи, перемешанные со строками из Библии, куплеты из песен. И на английском, и на других языках.

Я невольно стал водить пальцем по надписям. Вдруг меня охватило ощущение присутствия тех, кого здесь держали пленниками до меня. Я ощутил их эмоции. Страх следующего дня и следующего часа – это было как у меня. Они тоже завязли в этом кошмаре, от которого нельзя проснуться.

И они писали на белых стенах свои последние слова. Послания матерям, любимым, друзьям. Некоторые трудно было понять.

Папа, она правду сказала про Моу. Они его у Тони не заберут. Жаль, что я не могу тебе показать, где он спрятан. С любовью, Джина.

Понять другие было просто: