Царь мира сего, или Битва пророков продолжается

   – Да не пойму я! Как ушел в церкву молиться, закрылся там, а вышел – сам не свой! – голосил дьякон. – Какая муха его там укусила!

   – Так что он сделал-то?

   – Накинулся на меня, беги, говорит, в Макарий, сунул книжицу, – неси игуменье. Я говорю, что на лодчонке сплавлюсь по Керженцу, да соли обратно привезу, да воску на свечи, да масла лампадного с оказией, у нас-то все уже на исходе. А он заругал меня, беги, говорит, лесом, да обратно не вздумай возвращаться!

   – Ничего не понимаю, – строго осекла его Лиза, – чем-то ты ему не угодил, отец Варсонофий. Мы тебя специально к батюшке приставили, чтобы помогал ему на старости лет, а ты, видимо, не справился…

   – Ох, не справился, окаянный! – всхлипнул дьякон. – Ох, как горько же мне! Ведь душа в душу четыре года прожили, Богу служили, как отец и сын! Я ж для него в лепешку расшибусь! Ох, горько-то как…

   – Ну, что ж теперь… Раз сказал бежать в Макарий – беги. Отца духовного нельзя ослушаться.

   – Нет у меня теперь отца! Сирота я!

   – Батюшка тебя не забудет, отец Варсонофий. Прогнал, значит, лучше так для тебя. Он все знает, ступай! Бог – помощь!

   Изволь перекрестила дьякона на дорогу, и тот, трижды поцеловавшись с Михаилом и поклонившись в землю Лизе, скрылся в лесу.

   – Что-то мне это все не нравится, – сказала она, – пойдем быстрее в скит!

Вернувшись, они увидели огромного медведя прыгавшего на всех четырех лапах вокруг церкви. За медведем бегал отец Киприан, колотил его палкой и громко кричал:

   – А ну пошел! Пошел в лес, тебе говорю, скотина безмозглая! Принесла тебя нелегкая! Иди домой! Уходи, кому сказал!

   Увидев посторонних людей, медведь поднялся на дыбы, страшно зарычал, выпятив слюнявую верхнюю губу и, обнажив желтые клыки величиной с палец, пошел на них с явными недобрыми намерениями. Батюшка рассвирепел окончательно и пришел в такое неистовство, что встал перед зверем и уперся в его живот руками:

   – Куда тебя несет, окаянный! Ты што удумал-то, а? Што удумал!

   Его маленькая фигурка казалась детской рядом с медведем, руки по локоть утопали в грязно-серой шерсти на животе, он что есть силы отталкивал зверя от Михаила с Лизой, которые, растерявшись, стояли как вкопанные.

   – Что встали, бегите в избу, не удержать мне его!

   Беловский очнулся, схватил в охапку Изволь и в два прыжка заскочил в рубленый домик, который стоял недалеко. Захлопнув дверь, они увидели троянцев во главе с Саней. Они склонились над маленьким дощатым столом и что-то рассматривали. Услышав шум, они обернулись.

   – А, нагулялись? – обрадовался Саня. – А мы тут вроде бы разобрались во всем.

   Беловский и Лиза еще не оправились от пережитого ужаса и стояли, тяжело дыша, не в силах произнести ни слова.

   – Что там, медведь опять шалит? – засмеялся один из спецназовцев. – Его батюшка уже битый час гоняет!

   – Пришел из леса и чего-то хочет объяснить. Прыгает вокруг церкви, рычит, – добавил второй, – отец Киприан чего-то знает, но не говорит. Дьякона прогнал, нас поторапливает.

   – Ну, теперь все в сборе. Батюшка знает, что делать. Поэтому маленький инструктаж – и по коням! Беловский, садись сюда! – указал Саня на лавку возле маленького окошка, где было самое светлое место.

   В избе приятно пахло хлебом, закопченным деревом, и сухими травами. Кроме небеленой печи, маленького стола, двух-трех колод, заменяющих троянцам табуреты, и лавок по стенам, мебели больше не было. К потолку были подвешены пучки цветов, нитки грибов и ягод, в красном углу перед маленькими иконками теплилась глиняная лампадка.

   – А ты чего такая перепуганная? – обратился Саня к девушке. – На вот, попробуй, чем отшельники плоть смиряют!

   Он освободил ей колоду перед столом и подвинул большую деревянную миску с ягодами в молоке.

   При виде лакомства Изволь пришла в себя:

   – Ух, ты! А молоко-то откуда, тоже птичье? – обрадовалась она.

– Нет, это дьякон тут кипучую деятельность развел – доит всех подряд. Кого поймает, того и доит! – засмеялся троянец. – Батюшка ругается: чего, мол, скоромным искушаешь, а сам угощается по праздничкам!

   – Так, что же это, смесь?

   – Нет, это чистое, лосиное…

   – Этой драной, что ли?

   – Драная молока не дает, ей волки брюшину уже успели повредить. У дьякона других коров навалом. Он и олених доит, и косуль. Миш, угощайся тоже!

   Беловскому сунули краюху теплого хлеба грубого помола и плошку с медом. Он макнул хлеб в янтарную сладость и смачно хрустнул коркой. Изволь, уплетая ягоды деревянной ложкой, с набитым ртом в негодовании захлопала на него глазами. Она вцепилась в Мишкин хлеб и, торопливо жуя, пробубнила:

   – Эй, обжора, оставь девушке хлебца!

Все дружно рассмеялись. На стол выложили еще несколько хлебов, чтобы хватило всем.

– Давайте, уплетайте скорее, а то сейчас отец Киприан прогонит, придется еще где-нибудь останавливаться для инструктажа.

Когда яркий, блестящий от сытости рот Лиза уже не могла больше открывать, от нее отодвинули блюдо, чтобы не мучилась. Она для приличия лениво повозмущалась, но быстро сдалась, не имея сил сопротивляться.

– Последний раз ела настоящие ягоды и молоко у Ярославны… – призналась она, прикрывая рот ладонью, – в Путивле… ик!