Царь мира

— Нет, сэр, это невозможно. В батисфере есть запас кислорода на восемь часов для двоих человек, есть регенерационный аппарат, и даже если вдруг яхта внезапно взорвется или механизм подъема выйдет из строя, что практически невозможно, все равно будет время вытащить батисферу.

— Но она же уйдет на самое дно? — сказала Алина, широко раскрыв глаза и явно представив себе, как стальной шар медленно падает в пучину и его там раздавливает чудовищное давление.

— Нет, миледи, — усмехнулся Хит, — мы будем погружаться там, где предельная глубина не больше километра. Поверьте мне, гораздо опаснее нырять с аквалангом.

Странный был замок, «купленный» Царем Мира у Аль-Махди. Не сам по себе — внешне он был похож на замок Макговерна, но внутри… Шейху казалось, что он завоевал этот замок, отобрал его у никчемного, равнодушного народа бывшей могучей империи. И подобно завоевателю, он поторопился переделать замок в соответствии с этим чувством и своим вкусом. Человек наблюдательный заметил бы, что чувство это ложное, а вкус отсутствует. Аль-Махди решил, что в этом замке должен царить Восток — будущее мира, по его мнению. И потому несколько комнат в замке, уже переделанных по его плану, представляли несколько стран Востока: Египет, Турцию, Индию, Японию, Китай. Все убранство этих помещений — мебель, украшения, облицовка стен — все, вплоть до мельчайших деталей — было привезено из той страны, которую представляла комната. Кто-то мог бы сказать, что это напоминает голливудские декорации — не страны здесь представлены, а обывательские представления об этих странах, что это лишь дешевая стилизация. Но, во-первых, вещи, собранные здесь, были куплены отнюдь не в туристских сувенирных лавках — это были подлинные и чрезвычайно дорогие произведения искусства, а во-вторых, комнаты выполняли свое назначение — они создавали у человека настроение. Быть может, для тонкого вкуса достаточно было бы небольшого эстампа с японскими иероглифами, чтобы вызвать богатейшие ассоциации, но у Аль-Махди было свое видение мира, ему мало было намеков на страну, ему хотелось подчеркнуть именно нашествие Востока на старую дряхлую Европу. Вот почему, наняв искусствоведов и дизайнеров, палец о палец не ударив, чтобы привнести что-то свое в убранство замка, он все же считал этот замок своим кровным детищем. И потому так взбесило его то, что это детище у него отобрали, да еще так небрежно и легко. Это не было то чувство, которое владело Макговерном, — в его замке каждая вещь несла ауру столетий культуры, славы поколений, красоты человеческого духа, созданных аристократией. Замок на Дансинг-Хилл, при всем несметном богатстве украшений, скорее напоминал помеченную дворнягой территорию, которую она отвоевала у породистого пса. Аль-Махди, как и Эдик, не понимал, не мог понять, что дом Макговерна создавался веками и воспроизвести такой дом нельзя ни за какие деньги.

И именно поэтому, если в замке Макговерна Эдик чувствовал бы себя весьма неуютно, не говоря уж об Алине, более тонкой натуре, то в замке Аль-Махди ему сразу понравилось — он тоже был своего рода завоевателем.

— Выбирай себе любые апартаменты, — сказал Эдик Алине, — после я выберу, затем остальные. Только пусть одна из комнат будет нашей, совместной, ладно?

— Хорошо, — сказала Алина. — Только я свою переделаю.

— Да ради Бога, можешь делать все, что угодно, — согласился Эдик.

Оба они чувствовали, что любые изменения в этом замке не будут осквернением. А дальше… Дальше их ждала неделя блаженного безделья, любви, забав, морских прогулок, общения, роскошных покупок — и может быть, это была единственная неделя счастья, отпущенная Царю и Царице.