Царь мира

Он закрыл глаза и сосредоточился и почти сразу же вышел на «режим программирования». Но он не знал, что задать — уничтожение? И дополнительно представить себе моток скотча. А вдруг они не поймут, и молния ударит в руки? Есть блокировка. Значит, подумал Эдик, должна быть и деблокировка или что-то в этом роде. Действительно, как только он подумал о дополнительных действиях, появилось что-то вроде кнопки вызова других функций. Все было очень смутно, он не знал, как объяснить летающим треугольникам, чего он от них хочет. Он представлял себе, как освободился от пут, как идет, как разнимает руки, но ничего не происходило. Они должны помочь, упрямо подумал он. «Помощь» — вот что. И это действительно оказалось ключевым словом, он будто бы увидел кнопку вызова помощи и сказал: «Да». «Выбраться, освободиться», — перебирал он слова, потом вспомнил, что там была функция «обездвиживание», а это значит, что должна быть и противоположная. Но ведь речь шла о обездвиживании, вызванном, видимо, самими этими треугольниками. «Свобода движений, перемещений», — почти вслух произнес Эдик и вдруг услышал прямо над головой тихое потрескивание. Он вскинул голову — над ним, буквально в тридцати сантиметрах, висел светящийся треугольник, он искрился и чуть слышно потрескивал. Эдик сглотнул слюну. «Так, — сказал он шепотом, — ну давай, приятель». Он даже чуть приподнял руки, показывая охвативший их скотч. Ничего не происходило. Он попытался снова сосредоточиться, но глаза не закрывал — ему хотелось все же видеть, что будет делать зависшее над ним существо. «Ввод данных», — потребовала «программа». И тогда он взглянул на свои руки, на ленту, потом закрыл глаза и представил себе эту картину, потом представил, как лента разрывается и руки освобождаются. «Свобода перемещений», — сказал он опять почти шепотом, открыл глаза и взглянул на треугольник. И вдруг тонкий, как спица, луч вырвался из середины существа (теперь Эдик не сомневался, что эти треугольники живые) и словно клюнул ветку и тут же исчез. В страшном азарте Эдик подтянулся на руках и увидел в середине полосы скотча черное пятнышко. Луч прожег ленту! Да, сказал он про себя, давай, так, правильно!

Луч ударил снова, на этот раз он просуществовал не мгновение, а дольше, почти секунду. И тут Эдик почувствовал, что может развести руки в стороны. Он так и сделал и медленно опустил их. Лента была расплавлена посередине, и теперь от нее оставались два обрывка, налипших на запястья. Эдик засмеялся. «Спасибо, дружище», — сказал он мысленно, снова посмотрел вверх, но треугольника уже не было. Он исчез, выполнив поставленную перед ним задачу.

(Позже, когда и другие люди познакомятся с летающими светящимися треугольниками и останутся живы, один из британских журналистов назовет их «летающими молниями», «flying lightnings», а сокращенно это будет звучать как «эфэл».)

Но в тот момент Эдику не нужно было никак называть их, ему было достаточно того, что он мог управлять некими силами, которые можно причислить к небесным. И он чувствовал удивительное упоение — не оттого, что молнии поразили его врагов, он даже забыл о них на какое-то время, — а от той точности и бережности, с какой эфэл выполнил его задание: освободить руки хозяина от скотча. Он сделал несколько шагов, безотчетно улыбаясь, и почти споткнулся о труп одного из лежавших на земле парней. Русоволосый «качок» уткнулся лицом в землю, и на макушке его виднелось черное пятно обуглившихся волос. Второго молния ударила сбоку в шею, и почерневший воротник рубашки точно указывал это место. Третий получил смертельный разряд в висок. Машина и последний из его мучителей догорали неподалеку. Надо скорее смываться отсюда, подумал Эдик, но тут же хмыкнул: а собственно, почему? Что он сделал? Превысил допустимую степень самообороны? Нив коей мере. Он тут вообще ни при чем. Висел себе на дереве, а ребят ударило молнией. Действительно, можно ли доказать, что эфэлы сработали по его мысленному приказу? Нет. А это значит, что он может безнаказанно расправляться со своими врагами. У Эдика даже захватило дух от сознания собственного могущества и открывавшихся перспектив. «Мы еще сыграем, — пробормотал он, оторвав наконец кусок скотча от губ, — мы еще увидим». Пока он не знал, как выгоднее использовать новые возможности. Прежде всего следует их изучить, освоить в совершенстве, а там посмотрим, решил он.

Поначалу спектакль шел нормально. Это означало, что в зале сидело немногим больше сотни зрителей, пришедших не столько ради искусства, сколько ради возможности «выйти в свет». Где еще могла собраться городская интеллигенция, если не в театре?