Царь мышей

— Вот попрошайка! Ну извини, не захватил угощения, — виновато развел руками Солнышко. Белочка насмешливо фыркнула и, вспрыгнув обратно на ветку, куда-то исчезла. — Правда, хороша? И главное, никто их ниоткуда не завозил, сами завелись. А еще тут, говорят, ежики появились. Сам не видел, врать не буду, но люди видели. Правда, здорово: на кладбище — и ежики?!

Хотя Василий и не очень понимал, для чего на кладбище ежики, он одобрительно закивал, чтобы не обижать равнодушием своего восторженного друга. Ведя велосипед, Солнышко продолжал увлеченно рассказывать о редких растениях и животных, обитающих на Матвеевском кладбище, так что Дубова так и подмывало спросить, не открылся ли здесь филиал зоопарка и ботанического сада. Вполуха слушая Солнышко, Василий машинально разглядывал памятники и читал надписи, и чем дальше, тем более ему казалось, что кладбище чем-то отличается от того, которое было в «его» Кислоярске. Сначала он не мог понять, чем именно, а потом сообразил, или, вернее сказать, ощутил, что оказался как бы на двух кладбищах одновременно. Одно, условно говоря, Старое Матвеевское, олицетворялось огромными крестами и надгробиями, аляповатыми оградами, а в звуковом выражении — вороньим карканьем, долетавшим откуда-то сверху, из крон вековых деревьев. Новое же кладбище как бы незаметно врастало в старое — небольшими легкими памятниками, невысокими холмиками, засаженными зеленым дерном, оградками из кустарника, наконец, молодыми елками, белочками и веселым чириканьем воробьев и каких-то других пташек, в названиях которых путался даже Солнышко. А сравнивая надписи на могильных камнях, Дубов установил, что «новому» кладбищу лет пятнадцать-восемнадцать, но никак не более двадцати.

Чтобы спрямить дорогу через кладбище, нужно было пройти по той аллее, которая теперь звалась Еловой, а затем повернуть на центральную. Однако Солнышко отчего-то свернул на какую-то довольно узкую дорожку. Так как продвигаться здесь можно было не очень быстро, то Василий успевал прочитывать все подписи на памятниках, попадавшихся на пути.

Одна могилка, из «новых», привлекла особое внимание Василия. Рядом с аккуратным прямоугольным холмиком, засаженным какой-то веселой травкой вперемежку с ромашками и васильками, стояла невысокая белая плита, на которой было выбито: «Васенька Дубов». (Именно так — Васенька, а не Василий или хотя бы Вася).

«Тезка», — подумал Дубов, но когда сумел прочитать то, что было под именем, то ему стало малость не по себе: тезкин год рождения совпадал с его годом, а год кончины значился — 1988. Отсутствие дня и месяца в обеих датах еще внушали надежду, что это простое совпадение, но Солнышко, прислонив велосипед к вековой липе, отправился между могил именно туда, к месту последнего упокоения юноши, которого звали Васенькой Дубовым. Василию ничего не оставалось, как последовать за Солнышком.

Последние сомнения исчезли, когда Дубову удалось получше разглядеть темное пятно над именем покойного — это была фотография, а точнее, фотокопия с рисунка спящего мальчика. Василий тотчас узнал свой портрет, который нарисовал Солнышко незадолго до собственной гибели.

Солнышко нагнулся к камню, нежно погладил его, будто спящего ребенка, и повернулся к Василию:

— Извини, Вася, забыл цветочков прихватить. Ну ничего, на обратном пути завезем. А заодно напомни, чтобы я купил орешков, белочек покормим. — И, перехватив взгляд Дубова, прикованный к портрету, пояснил: — Нет, ну ты не подумай, у нас и фотки твои сохранились, и более похожие портреты, но мы выбрали этот, он ведь и тебе самому нравился.

Тут Василий не выдержал:

— Прости, пожалуйста, Солнышко, но я тебе задам один очень глупый вопрос. Тебе не кажется странным, что ты так заботливо прибираешь мою могилку и одновременно разговариваешь со мною живым?

Однако Солнышко ничуть не смутился:

— А я никогда по-настоящему и не верил, что тебя не стало. Даже у учителя спрашивал, правда ли, что ты жив, а он мне ответил, ну, ты ж его знаешь, он любит позаумничать, что, дескать, в каком-то смысле так оно и есть.

Василий, разумеется, понятия не имел, о каком учителе толкует его друг, но переспрашивать не стал.

— Я его тогда спросил — мол, если ты в каком-то смысле жив, то не могли бы мы с тобой в каком-то смысле встретиться. Учитель сказал, что это вообще-то не положено, но если очень хочется, то можно. А вчера он мне позвонил и сказал: «Принимай гостя». Я сразу все понял, и вот пожалуйста — мы снова вместе.

— А я ничего не понял, — вздохнул Вася.

— Потом заглянем к учителю — он тебе все объяснит, — пообещал Солнышко. — Ну ладно, поехали дальше.

И они поехали. Вернее, пошли, катя велосипеды. После нескольких поворотов, они вышли на центральную аллею, а по ней — к главному выходу с Матвеевского кладбища. За железнодорожным переездом открывалась перспектива Матвеевской улицы. Как и в «нашем» Кислоярске, она была покрыта булыжником, что очень затрудняло движение машин, а езду на велосипеде делало бы совсем невыносимой, если бы не широкие асфальтированные тротуары.