Царь нигилистов 2

— Николай Александрович, Александр Александрович, я буду вынужден доложить государю о вашем разговоре, — предупредил Зиновьев.

— Николай Васильевич! Если бы я хотел, чтобы это ни в коем случае не дошло до папá, я бы нашел способ поговорить с Сашей наедине, — заметил Никса.

* * *

Борис Николаевич Чичерин вернулся домой до рассвета.

Зажег свечи. Тени от подсвечника, чернильницы и перьев заколебались на столе.

Достал журнал в светлом кожаном переплете. Проставил дату.

«Посетил очередной четверг у Ее Императорского Высочества, — записал он. — Младший Великий князь поражает. — Когда вы с ним разговариваете, полное впечатление, что он ваш ровесник. Отличная ясная речь, яркие, четкие формулировки. Неплохая начитанность. Я студентов таких мало видел, не то, что гимназистов.

В то же время крайний радикализм некоторых суждений обличает в нем отрока. Чего только стоит абсурдное требование избирательных прав для женщин!

Здесь же важно не только право, но и способность! Никто ведь не выступает за то, чтобы дать избирательные права детям!

Ратовать за участие женщин в политике — это совершенно не понимать предназначения их пола. Что, впрочем, простительно для подростка его возраста.

То же о праве женщин на обучение в университетах. Полный абсурд! Вроде полетов на Луну.

В Цюрихе и Берне это есть, но только вольнослушательницами. И не на все факультеты! Медицинский я еще могу принять, но Великий князь не говорил об ограничениях. Он что их на физико-математический факультет собирается принимать? Кто же их учить согласится!

Вместе с тем, Великий князь Александр Александрович напомнил мне другого сторонника женского равноправия: Джона Милля, который в шесть лет написал свои первые работы по истории, до десяти прочитал основные диалоги Платона, а в двенадцать начал изучение высшей математики.

Но до этого лета Великий князь не проявлял выдающихся способностей и считался, куда менее талантливым, чем его старший брат.

Тем более удивительна, совершившаяся с ним перемена

Как же жаль, что не он…»

* * *

После возвращения от Елены Павловны Зиновьев места себе не находил.

Около полуночи он сел за письмо: