Царь нигилистов 2

Ко мне, мой младенец; в дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей:
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять.

А в моем сне:

Там, где под светом лунным
Волнуется прибой,
По отмелям и дюнам,
Где берег голубой,
Мы кружимся, танцуя
Под музыку ночную
Воздушною толпой;
Под луною колдовской
Мы парим в волнах эфира —
В час, когда тревоги мира
Отравляют сон людской…

Очень ведь похоже…

— Не совсем, — проговорил Грот. — Кстати, в чем отличие?

— Конфликт другой, — сказал Саша. — У Гете и Жуковского, который его переводит, конфликт с силами природы и страх перед ними. Лесной царь Жуковского, точнее король эльфов — это воплощение смерти, и все его слова — то ли обман, то ли бред больного ребенка. В моем сне этого мотива вообще нет. У меня конфликт человека с обществом, где слишком много горя, а не с природой. Природа — это спасение. Это красота и покой, так что может и стоит вслед за прекрасной феей сбежать.

— Вам ближе стихи из вашего сна…

— Конечно. Это стихи другой эпохи. С природой можно справиться. Детскую смертность одолеть, болезни научиться лечить и даже предсказывать землетрясения. А вот с самим собой человеку еще долго трудно придется. Рукотворные трагедии — войны, преступления, социальная несправедливость — могут показаться непреодолимыми. Хотя, думаю, автор стихотворения из моего сна просто не дожил. Если проблема не решена — это не значит, что решить ее невозможно. И это не значит, что единственный выход бегство. Если ты убежишь от мира — ты уже ничего в нем не сделаешь. Так что не бойтесь за меня, Яков Карлович.

— Вы, кажется, верите в человечество…

— Наивно, да? Вы знаете, я где-то видел график: зависимость количества насильственных преступлений от времени в Европе. Так вот, оно планомерно уменьшается, причем давно, уже несколько столетий, с четырнадцатого века. Хотя должно бы увеличиваться, ведь чем ближе к нам, тем информации больше. А все наоборот. И никто не знает, почему, одни гипотезы. Мне кажется, это просвещение. Первые университеты появились.

— Я об этом не слышал, — заметил учитель. — Но очень оптимистично звучит. А первые университеты появились раньше: Болонья — 11 век, Сорбонна — 12-й.

— Два университета погоды не делали. Десять, хотя бы. Я не помню, откуда я это взял, но точно не с потолка. Может быть, можно восстановить эту зависимость, но это предмет для исторического исследования. Кстати, не знаю, верно ли для России, но не думаю, что мы так уж оригинальны.

— С четырнадцатого века? — проговорил Грот. — Это начало раннего Возрождения.

— Так просто? Думаю, что вы правы. Тогда у нас века с восемнадцатого. Что можно считать русским возрождением?

— В искусстве — немного раньше, 17-й век. Но до Петра в России не было ни семьи в истинном ее значении, ни школы. Женщина была рабой и затворницей. Большинство русских не получало никакого образования и переходило во взрослую жизнь прямо из детской, в полном умственном и нравственном несовершеннолетии; даже не все бояре умели читать. Высшие сословия мало отличались от низших, учить было некому: иностранцев избегали как иноверцев; все от них исходившее считалось богопротивным. Книг почти не было; а те, которые читались, не могли доставлять ни большой пользы, ни особенного развлечения. Невежество, праздность, пороки порождали разбои и убийства, так что в самой столице не было полной безопасности. Редко кто не был заражен суеверием, верой в порчу, колдовство, в дьявольские наветы, что опять влекло за собой преступления и разные ужасы. Так что, если и было уменьшение преступности — то только с Петра и в результате его реформ.

— То есть с вестернизации, — подытожил Саша. — Кажется, я найду в вас единомышленника, Яков Карлович.

— С вами стало очень приятно заниматься, — заметил Грот.

— Может быть, я даже вылезу из троек?

— Сейчас проверим, — пообещал Грот.

И устроил диктант по «Лесному царю».

Саша записал, старательно подписывая «еры» после всех согласных на концах слов и подтормаживая там, где возможна была «ять», чтобы вспомнить стихотворение про «белого беса». Грот милосердно не торопил.

Саша поразмышлял на тему, не надо ли где-то написать вместо «и» «и с точкой», то бишь десятеричное. Вроде нет.

И с некоторым внутренним трепетом отдал текст учителю.

Грот прочитал, вздохнул, покачал головой и сказал:

— «Ездок» с «ять».

— Но его там не было! — возразил Саша. — Я все выучил!

— Я вам еще одно продиктую, Александр Александрович.

— Хорошо, — смирился Саша.

— Дальше, — беспощадно продолжил Грот, — «Весь» через «ять». «Весь» через «е» — это «деревня».

Саша вздохнул.

— Этого там тоже не было.

— Просто запомните. В «греет» после «р» «ять».

— Ну, почему?