Царь нигилистов 5

Содержание его было Саше в общих чертах известно. «Некоторые люди находят, что я человек запоздалый, — писал Зиновьев, — что я не иду в уровень с либеральными и гуманными идеями века. А потому элемент в воспитании наследника бесполезный и даже вредный».

Но отказаться от своих взглядов ради теплого места воспитателя великих князей в силу своей честности и принципиальности он, Зиновьев, никак не может. И не будет стремиться к популярности у ультра-либеральной партии. А потому режет государю всю правду матку с солдатской прямотой.

Надо заметить, что Зиновьев, освободивший своих крестьян до реформы, к ультра-консервативной партии тоже не относился. Так что свою пещерность несколько преувеличивал.

Царь солдатскую прямоту оценил, обласкал, успокоил и ехать позволил, но было ясно, что Зиновьев вряд ли задержится при Николае позже 8 сентября — его совершеннолетия. И Гогель похоже уходил вместе с Зиновьевым.

Не то, чтобы Саша жалел об этом.

Утром, когда Саша взялся за редактуру отчёта, Киссинджер ещё дрых на подушке, так что его не пришлось сгонять с черновика.

Правку Саша вносил острым карандашом во избежание клякс. К обеду отчёт был испещрён пометками на полях и сносками с многочисленными звездочками, вопросами и восклицательными знаками, так что напоминал рукописи Льва Толстого.

Саша посмотрел на это с неизбывной тоской, но отложил до после обеда.

Почуяв котлетный аромат, Киссинджер приоткрыл глаз, повёл носом, пошевелил усами, привстал на подушке, потянулся, воздев хвост к потолку, и, наконец, перебрался с подушки на колени к хозяину и принял посильное участие в мероприятии, уничтожив заметную часть Сашиных котлет.

Пока хозяин пил чай, рыжий, отобедав, перебрался на отчёт дрыхнуь.

— Генрих! — обратился к нему Саша. — Я уважаю твое личное пространство, кошачье достоинство и свободу спать, где вздумается, но у меня же тоже есть права!

Вежливо взял кота и аккуратно перенёс на кресло.

— Мя! — возмутился Киссинджер.

Фыркнул и в два прыжка, по маршруту со стула на стол, вернулся на отчёт.

Взаимоприемлемый компромисс был достигнут перемещением Киссинджера на колени с чесанием за ухом и активным поглаживанием. Генрих смирился и заурчал.

Саша представил себе, как будет перепечатывать все пятьдесят страниц со всеми комментариями, и ему стало совсем тоскливо.

Жуковскую что ли припахать? Александра Васильевна, конечно, не откажет, но ещё месяц будет печатать одним пальцем. Быстрее не научишь.

Так что лучше уж самому.

Он вздохнул, вспомнив о своём ноутбуке. Может, теплый ламповый компьютер изобрести?

И выбить под него пару залов Зимнего.

Элемента индия всё равно нет, где его взять неизвестно, а без него полупроводниковый диод не сделаешь.

Так что Саша набрал в грудь побольше воздуха, сжал зубы, переложил листы копиркой и принялся за набор окончательной версии текста в четырёх копиях по заветам советских диссидентов.

Гогель некоторое время смотрел с уважением, пока не сбежал от грохота.

Один экземпляр Саша собирался вручить папа, один оставить себе, один подарить Никсе и один оставить про запас. Мало ли кому понадобится.

Чистовик был готов только к вечеру следующего дня и вручён царю за ужином.

— Хорошо, прочитаю, — пообещал папа.

* * *

Александр Николаевич не сомневался, что Сашкин «Отчет» будет много краснее Николая Милютина, брата Кости и Елены Павловны вместе взятых.

Но в уме и наблюдательности Сашке не откажешь. Может и разумные мысли найдутся, если их очистить от якобинской шелухи.

Царь закурил сигару и приготовился к интересному, но тяжелому чтению.

Сначала Сашка скрупулёзно и подробно излагал тоже самое, что сказал во время беседы по приезде: про студентов как хворост революции, величие открытия Склифосовского и свободу вероисповедания для старообрядцев.

Потом перешёл к описанию жутких рабочих общежитий и необходимости государственной (с участием бизнеса) ипотечной программы строительства жилья для рабочих.

Это было даже краснее, чем ожидал Александр Николаевич.

Так что он даже не очень удивился, когда Саша стал напирать на необходимость ограничения продолжительности рабочего дня. На первых порах до десяти часов, а потом — до восьми.

Это был уж совсем «Манифест коммунистической партии».

Резко повеяло 1848-м годом и европейскими революциями.

«Купечество опасается финансовых потерь от сокращения рабочего дня, — писал Саша, — но, думаю, они преувеличивают. От человека, работающего двенадцатый час подряд толку мало. Но будет, купеческое недовольство. Вот тут-то и надо распечатать Рогожские алтари. Седи купцов много старообрядцев, и это станет для них некоторой моральной компенсацией, которая не будет нам стоить ни гроша».

Царь выкурил одну сигару и закурил следующую.

«Финансовые потери бизнеса можно также компенсировать ростом производительности труда, — писал Саша. — Но не за счет потогонной системы для работников, а за счет механизации производства. Надо всячески поощрять использование машин: и паровых, и, в перспективе, электрических».

Саша перешёл к описанию недовольства дворянства. Царь хмыкнул: тоже мне новость!