Царь нигилистов 5 (СИ)

— В обязательных отношениях между лично свободными крестьянами и помещиками, лишенными участия в управлении народом, лежат зародыши опасной борьбы сословий, — продолжил Унковский.

— Да, — кивнул Саша, — я тоже жду крестьянских бунтов. Но не папа создаёт подобные ситуации, а ваши коллеги, которые не хотят до последнего отпускать своих рабов, ибо кто же тогда будет клубнику пропалывать.

Унковский вздохнул.

— Нужно даровать крестьянам полную свободу, с наделением их землею в собственность, посредством немедленного выкупа, по цене и на условиях не разорительных для помещиков.

— Звучит отлично, — сказал Саша. — А у крестьян есть деньги на немедленный выкуп, если их нет даже у помещиков?

— Выкупные платежи должно взять на себя государство.

«Ну, конечно! — подумал Саша. — Все мы рады запустить лапу в казну».

Но вслух выразился политкорректнее:

— Государственный бюджет — тоже не бездонная бочка, особенно после Крымской войны.

— Можно разложить это бремя на все сословия. Например, в виде особого налога.

— Можно, но не все будут довольны.

— Александр Александрович! — вмешался Гогель, — Нам пора идти, иначе мы опоздаем.

— Хорошо, — кивнул Саша. — Пойдёмте, Алексей Михайлович! Если вы, конечно, не против проехаться до Николаевского вокзала в компании графа Строганова, генерала Гогеля и меня.

— Ну, что вы! Сочту за честь.

И разговор продолжился в карете.

— Все не могут быть довольны, — сказал Унковский. — но эмансипация — только начало. Быт сословий не может быть улучшен без преобразования существующего порядка администрации, полиции и суда… — заметил Алексей Михайлович.

— А без эффемизмов? — попросил Саша.

— Нужно учредить независимую судебную власть, то есть суд присяжных, и судебные учреждения, независимые от административной власти, со введением гласного и словесного судопроизводства.

— Судебная реформа будет. Подождите.

— Вы уверены, Ваше Высочество?

— Абсолютно. Лет через 5–7.

— Долго ждать.

— Не всё сразу, Алексей Михайлович. Это слишком серьезно, чтобы учредить одним указом.

— Да, Ваше Высочество — это работа не для одного человека. Поэтому нужно образовать хозяйственно-распорядительное управление, общее для всех сословий, основанное на выборном начале.

— Алексей Михайлович, называйте вещи своими имени. Я вас точно никуда не сошлю. А вот папа не готов к парламенту. Мне ли не знать! Буду писать вам письма, если окажетесь на гауптвахте. Если, конечно, не в соседней камере. Ну, тогда будем перестукиваться.

Унковский усмехнулся.

— Мы ничего противозаконного не делаем.

— В нашей стране это не всегда спасает, — возразил Саша.

— К сожалению, да, — согласился Унковский. — И последнее. Надо дать возможность обществу путем печатной гласности доводить до сведения верховной власти недостатки и злоупотребления местного управления.

— Почему же только местного? — поинтересовался Саша. — Свобода слова — так свобода слова! Я-то подписываюсь под этим, Алексей Михайлович. Только папа, к сожалению, не подпишется.

Они уже подъезжали к вокзалу.

— Я хотел бы пересказать вашу программу государю в качестве мнения части дворянства, — сказал Саша. — Я могу на вас ссылаться?

— Да, конечно.

— Тогда до встречи в Алексеевском равелине.

— Не думаю, что настолько…

— Будет надеяться, — сказал Саша.

Тем временем карета остановилась. Они спустились на мостовую.

И Саша пожал руку Алексею Михайловичу.

— Спасибо, что выслушали, — сказал Унковский.

— Вас было гораздо приятнее слушать, чем князя Гагарина, несмотря на успехи его клубничного бизнеса.

Саша подумал о том, что оба встреченные сегодня предводителя дворянства совсем не похожи на Воробьянинова Ипполита Матвеевича. То ли народ измельчает в ближайшие полвека, то ли образ у Ильфа и Петрова получился совершенно карикатурным. Кису Воробьянинова можно было представить цитирующим малоизвестных поэтов эпохи декаданса, но не Торквиля. Да и подписаться под либеральной программой Унковского он бы вряд ли решился. А Унковского невозможно было представить просящим милостыню на трех языках. Он бы лучше в Белую армию пошёл.

— Спасибо за поддержку, — сказал Саша. — Нам памятники-то не поставят, Алексей Михайлович. А если и поставят, то снесут. На русской земле памятники либералам долго не стоят. У нас предпочитают либо бунтовщиков, либо холопов, либо тиранов.

— Почему вы так думаете?

— Потому что русский человек всегда ищет в свободе что-то ещё, кроме неё самой: то разгула, то власти, то земли, то денег, то покоя. А свобода — это только свобода. И больше ничего.

В советской школе Сашу научили, что крестьянская реформа была проведена в интересах помещиков. А она вообще не в их интересах. Даже либеральные Унковские недовольны величиной крестьянских наделов: больно велики.

И Саша вспомнил карикатуру в учебнике истории, где крестьянин стоит на своем наделе одной ногой, потому что вторую поставить некуда.

Как же трудно царю проскочить в игольное ушко между крестьянским бунтом и дворянским заговором!