Царь нигилистов (СИ)

Саша пересказал.

— Что ж, подождем, что решит пап'a, — заключил брат. — Григорий Федорович, Саша может пообедать у меня в Сосновом доме?

— Да, Николай Александрович.

По пути к Никсе Саша забежал к себе в Фермерский дворец, пока брат ждал его у подъезда.

Сосновый дом находился метрах в двухстах. Он представлял собой большую деревянную постройку с балконом на втором этаже и двумя террасами — на первом. По князьку крыши шла резьба, а на окнах имелись наличники.

— Ничего у тебя избушка, — заметил Саша. — Но знаешь, что мне это напоминает?

— Да?

— Ферму Марии-Антуанетты в Версале, где королева изображала пейзанку и ходила за курочками. Но это ее не спасло.

— Обязательно скажешь какую-нибудь гадость!

Внутри дом оказался еще просторнее, чем выглядел снаружи, и больше напоминал дачу патриотически настроенного нового русского, чем деревенскую избу. Несколько комнат, обставленных во вполне европейском стиле: камердинерская при входе, передняя, столовая, буфет, кабинет.

Видимо, имелась и спальня, но они остановились в кабинете. На террасе за окном был виден самовар на круглом столике и плетеные кресла.

— Это все твое? — восхитился Саша.

— Первый этаж, — пояснил Никса. — На втором — комната Зиновьева.

— Он здесь?

— Нет, уехал в город.

— Когда его ждать?

— К вечеру, думаю.

— Я тебе ужасно завидую! Мне бы хоть келью два на три, как в Царскосельском лицее, но чтоб никто не лез. А то у меня проходной двор в моей комнате! То Кошев, то Зиновьев, то Гогель, то эскулапы! Так жить нельзя!

— Это не твоя комната, — заметил Никса. — Тебя туда перевели на время болезни. До этого ты жил с Володей и Гогелем.

— Обрадовал! — вздохнул Саша.

И выставил на стол пузырек с лауданумом.

— Куда это можно вылить?

Никса повертел пузырек, прочитал название.

— Ты же вроде решил действовать через пап'a?

— Легальные методы хороши, но не всегда работают. Если пап'a верит специалистам, мои шансы пренебрежимо малы. Я же не специалист.

— Давай не с этого начнем, — сказал Никса.

И опустил пузырек в ящик письменного стола.

Зато достал из-за дивана большой кусок ватмана и разложил на столешнице.

— Вот! Что с ним делать?

— Циркуль есть? — спросил Саша.

Никса достал из ящика готовальню и выложил на ватман циркуль.

Саша нарисовал два концентрических круга во весь лист и написал между ними алфавит.

— Не хватает «ять», «фиты», «и десятеричной» и «ижицы», — заметил Никса.

— А зачем они нужны? И без них все понятно! Вообще после орфографической реформы 1918-го никто их не употребляет.

— А! — усмехнулся Никса. — Это после какой русской революции?

— После второй. Но, по-моему, начали еще до первой.

И Саша в столбик написал цифры от нуля до девяти в середине круга, а справа и слева от них «да» и «нет».

— Блюдце нашел? — спросил он.

— Да.

— Покажи.

Блюдечко оказалось явно из какого-то императорского сервиза с пастушками в стиле рококо. Но легкое и тоненькое.

— То, что надо, — одобрил Саша. — Свеча найдется?

— Конечно.

— Когда?

— Сегодня в полночь, — сказал Никса. — Не побоишься ночью идти по парку?

Саша хмыкнул.

— Да хоть через кладбище! Главное, чтобы из дворца выпустили.

— Выпустят, не беспокойся.

— А Зиновьев не проснется? — спросил Саша.

— А вот это мы сейчас и обсудим.

И Никса выставил на стол лауданум.

— Хорошо от него спится? — спросил он.

Саше стало не по себе.

— Никса! — сказал он. — Ты Фауста читал? Помнишь историю про Гретхен и сонное зелье? «Я отравила мать свою», да?

— Читал. Саш, ну, ты же знаешь смертельную дозу. Никто ему ее не даст. Все совершенно безопасно. Мы с ним вместе ужинаем.

— Не ожидал от тебя, — вздохнул Саша.

— Да никто не узнает.

— Это вообще не аргумент! Если тебя сдерживает только то, что вовне, это вообще не мораль. Это страх потерять лицо. Как в Китае.

Саша встал и прихватил со стола лауданум.

— Где у тебя уборная?

— Пошли!

Уборная оказалась такой же большой комнатой, как в Фермерском дворце, с окном, раковинами, дверью в ватерклозет, столиком с зеркалом и ванной за занавеской.

— Саш, дай-ка пузырек!

Саша послушался.

И Никса открыл его и собственноручно вылил в раковину.

Обернулся. Взгляд его был совершенно лисьим.

— Кицунэ, — прокомментировал Саша. — Ты меня проверял что ли?

— Что такое «кицунэ»?

— Лиса по-японски. Точнее лиса-оборотень. Они верят, что после ста лет лиса может превращаться в человека.

— Сам-то медведь! Бери!

Саша взял пустой пузырек и вымыл его под краном.

— На всякий случай, Никса, на будущее. Если тебе понадобится отравить своего политического оппонента, я не тот человек, кому это можно поручить.

Глаза Никсы из голубых стали совершенно стальными.

Глава 12

— Отравить политического оппонента? У нас это не принято, — поморщился Никса. — Так что не беспокойся.

— Пока не принято, — уточнил Саша.

— Надеюсь мы не доживем до исполнения твоих жутких пророчеств.

— До некоторых — есть шанс. Ладно, прости, братец Лис!

— Мир, братец Медведь, — сказал Никса.

И они обнялись.

— У тебя есть чай? — спросил Саша. — И желательно покрепче.

Чай нашелся в заварочном чайнике на террасе. И Саша наполнил пузырек весьма адекватной по цвету жидкостью.

На обед подали рыбный суп, жаркое и квас.