Царь нигилистов

К вечеру субботы подушечки пальцев левой руки пришли в полную негодность: в них образовались глубокие горизонтальные вмятины от струн. И играть стало откровенно больно.

Саша знал, что в конце концов они загрубеют, и все снова будет в порядке, но не помнил правильной тактики для начинающего гитариста. Как лучше: переждать или долбить дальше.

Пришлось переждать, поскольку пришло письмо от Елены Павловны по поводу художника. И он сломал очередную печать с тремя оленьими рогами.

«Милый Саша! — писала Мадам Мишель. — Мне рекомендовали студента второго курса Санкт-Петербургской Академии художеств.

Крамской Иван Николаевич. Ему 21 год, ученик профессора Маркова — художника, может быть, и не столь известного, но преподавателя отличного».

Фамилия «Крамской», ну, кроме Третьяковской галереи, ассоциировалась у Саши с кондовым реализмом, передвижниками и жанровой живописью.

«Неизвестная», конечно, то, что надо. Шляпку снять, волосы распустить.

Но в памяти всплыла картина «Христос в пустыне», и Саша усомнился, что автор снизойдет до рисования рекламы.

«Елена Павловна, а он согласится?» — спросил Саша в ответном письме.

«Крамской — сын писаря, Саша, — писала Елена Павловна, — сначала учился на иконописца, потом ретушировал фотографии, так что думаю, что он не откажется заработать. Рисунки свои принесет с собой, посмотришь».

Встречу с Крамским запланировали на понедельник второе августа.

На вечер субботы Саша запланировал еще одно мероприятие. Собственно, по его просьбе, ему, наконец, привезли рамочку, размера примерно А4. А загнать под стекло Саша собирался свой диплом на чин штабс-капитана.

Поскольку и деньги, и гитару, и микроскоп вытрясти получились, а переписываться со всеми он уже начал явочным порядком, он смирился с назначением.

Да и бумага была уж очень душевной.

«БОЖИЕЮ МИЛОСТИЮ МЫ АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ, ИМПЕРАТОР и САМОДЕРЖЕЦ ВСЕРОССИЙСКИЙ, и прочая, и прочая, и прочая»

— гасила шапка.

А над шапкой был двуглавый орел, а под ней текст:

«Известно и ведомо будет каждому, что МЫ Великого князя Александра Александровича, сына НАШЕГО, который НАМ Поручиком служил, за оказанную его в службе НАШЕЙ ревность и прилежность и спасение сына НАШЕГО Великого князя Владимира Александровича, в НАШИ Штабс-капитаны тысяча восемь сот пятьдесят восьмого года Июля двадцать второго дня Всемилостивейше пожаловали и учредили; якоже МЫ сим жалуем и учреждаем, повелевая всем НАШИМ подданным онаго Великого князя Александра Александровича за НАШЕГО Штабс-капитана надлежащим образом признавать и почитать: и МЫ надеемся, что он в сем ему от НАС Всемилостивейше пожалованном чине так верно и прилежно поступать будет, как то верному и доброму Офицеру надлежит. Во свидетельство чего МЫ сие Инспекторскому Департаменту Военного Министерства подписать и Государственною НАШЕЮ печатию укрепить повелели. Дан в Санктпетербурге, лета 1858».

Ниже: печать, генеральские подписи и знамена с пиками, саблями, каской и щитом.

Саша убрал документ в рамочку, под стекло, полюбовался на вытянутых руках.

— Григорий Федорович, а его на стенку повесить можно?

— Да, Александр Александрович.

— А она из чего? В нее гвоздь войдет?

— Войдет.

— Молоток и гвозди у нас есть?

Гогель не удивился. Ну, если у нас цесаревич столяр!

За инструментом был послан Митька. Однако гвоздь Саша вбил сам. Даже довольно ровно получилось.

— Вы раньше не относились к вашим чинам так трепетно, Александр Александрович, — с улыбкой заметил Гогель.

— Это первый заслуженный, — возразил Саша.