«Царь сердец», или карамзинистский панегирик

Знаменитое послание Жуковского «Императору Александру» — следующий функциональный аналог оды в его творчестве[24]. Наиболее подробно оно проанализировано А. Л. Зориным в книге «Кормя двуглавого орла», в главе «Священные союзы: Послание „Императору Александру“ В. А. Жуковского и идеология христианского универсализма». Как явствует из названия, исследователя интересует «космополитический мистицизм и сентиментальное визионерство как самого императора, так и самого прославленного певца его царствования»[25]. Однако мы не хотели бы, вслед за А. Л. Зориным, сводить послание к «линии официальной апологетической публицистики» Священного Союза (Зорин: 276), хотя мистическая составляющая, которую подчеркивает ученый, в этом тексте очевидна[26].

Решая проблему богоподобия монарха, Зорин утверждает, что в тексте Жуковского происходит однозначное уподобление императора Христу, с чем мы не можем согласиться. Как нам представляется, «Императору Александру» построено на сложной игре между двумя ипостасями монарха-помазанника — человеческой (хотя с самого начала подчеркивается, что речь идет об исключительном, великом человеке[27]) и, так сказать, «надчеловеческой». Кроме того, само прославление строится на борьбе между необходимостью предельно возвеличить царя как «человека на троне» и такой же настоятельной необходимостью «свести» его с трона, чтобы он остался «человеком». Весьма характерны строки:

Оставь на время Твой великолепный трон —
Хвалой неверною трон Царский окружен, —
Сокрой Свой Царский блеск, втеснись без украшенья,
Один, в толпу, и там внимай благословенья

(I: 376).

Контекст их таков: искренние похвалы народа животворнее льстивых похвал придворных. Однако эти строки готовят следующие, представляющие собой один из концептуальных центров стихотворения:

Пусть облечет во власть святой обряд венчанья;
Пусть верности обет, отечество и честь
Велят нам за Царя на жертву жизнь принесть —
От подданных Царю коленопреклонение;
Но дань свободная, дань сердца — уваженье,
Не власти, не венцу, но человеку дань

(I: 377).

Эти строки цитировались сотни раз, но для прояснения их смысла придется, по методу М. Л. Гаспарова, «пересказать» их или перевести на язык «смиренной» прозы. Наш «перевод» будет таков: «Святой обряд венчанья», т. е. коронация, которую сам Жуковский описывает в начале стихотворения, делает царя законным носителем верховной власти («облечет во власть»[28]) и связывает его и подданных взаимными обязательствами. Для последних — это «верности обет», т. е. обязанность быть верноподданными и при необходимости — умереть за царя («за царя на жертву жизнь принесть»). Однако присяга не влечет за собой автоматически чувства уважения к монарху; уважение не составляет обязанности, а может быть только свободным волеизъявлением народа («дань свободная»), если заслужено царем как человеком.

Таким образом, у Жуковского, с одной стороны, человеческие качества монарха — это основа монархии как института, а с другой — мерилом этих качеств является отношение к нему подданных (и в том, и в другом случае он прямо продолжает мысли своего учителя Карамзина). Личные качества правителя должны вызывать уважение, что весьма усложняет традиционную схему отношений царя и подданных. Наряду с вертикалью, где взгляд направлен сверху вниз или снизу вверх, оказывается, зарождаются некие контуры «горизонтали», т. к. уважение подразумевает, хотя бы в какой-то степени, партнерство (ср. цитировавшийся стих Карамзина: «Мы царствуем, монарх, с тобою»). Слово «человек» в применении к монарху («не власти, не венцу, но человеку дань») развивает державинскую концепцию «человека на троне», высказанную в оде на рождение того же Александра[29] и продолженную Карамзиным.

Державинско-карамзинское слово «ангел» по отношению к Александру неоднократно употребляется и Жуковским, но у него ангел во всех случаях — Божий вестник[30], а монарх трактуется лишь как орудие Промысла[31] («воли Промысла смиренный совершитель»). Поэт достаточно тонко решает проблему исключительности царской личности. В заслугу Александру Жуковский ставит то, что тот сделался орудием в руках Божиих, поскольку связывает богоизбранность с личными качествами царя-человека — с полнотой его веры, с полным доверием Творцу (в этом он противопоставлен Наполеону[32]).