Царь Сиона

Людгер навострил уши и спросил:

— Что вы подразумеваете под подобным сравнением?

— А то, что я мог бы рассказать вам историю, которая взбунтовала бы весь дворец, если б царь не был так предусмотрителен. Но говорю вам наперед: сегодня Ян Бокельсон будет страшно злиться и бушевать, подобно льву в африканской пустыне. Сегодня не особенно приятно было бы иметь с ним дело. Ах, я только что заметил, что на царском столе недостает одного бокала; сейчас иду за ним. Хотя новая королева Елизавета и выпила уже большую часть вина, которое ей полагалось, но приличие требует, чтобы ее не лишали сегодня ее бокала. Я вернусь еще, мой друг.

Людгер ждал, стоя в тени, прислонившись к толстому стволу дерева, оставаясь незамеченным в этой массе людей, толпившихся на церковной площади. Два солдата прошли мимо него, оживленно и озабоченно разговаривая между собой. Один из них, остановившись под ближайшим деревом перевести дух, сказал своему спутнику:

— Бедный мой отец окончательно рехнулся; он приписывает себе все бедствия, которые случились в городе.

— Оставь его, Ротгер, — возразил товарищ. — Быть может ты снова обретешь его, когда мы выберемся из этого проклятого логовища.

Ротгер, сын Дузентшуера, печально ответил:

— Увы, любезный друг брауншвейгец, никогда еще наш побег не был столь опасен, как в настоящее время.

— Ну, будем надеяться на лучшее будущее.

И оба товарища удалились с язвительным смехом.

— Брр… Головы этих молодцов были бы в моих руках, если бы я только хотел на них донести, — пробормотал Людгер. Однако почему бы в городе не набралось с тысячу таких молодцов? Наши бедствия скоро бы окончились.

Дикий, резкий голос раздался над ухом живописца: Книппердоллинг с Керкерингом важно проходили по площади.

— Погоди, ты, царишка! — грозил он. — Покажу я тебе, как сажать в тюрьму мою жену!

— Побереги свою голову! — заметил «патриций». — Не раздражай полоумного портного. Уж не знаю, к чему это поведет, но эта сволочь должна убраться. Чтоб они очумели все, дурни! Пойдем!..

Людгер печально посмотрел вслед им обоим. Ему пришло в голову, что подруги его тещи также внезапно арестованы и что, быть может, в конце концов не пощадят и старой хозяйки «Роз». А Анжела? Его родительское сердце затрепетало тем сильнее, что ему недоставало теперь помощи Ринальда, который, накануне вечером, отпросился у него в отпуск на короткое время.

Стольник вернулся как раз вовремя, чтобы усыпить мучительную тревогу живописца. Он заговорил свободно, не опасаясь быть подслушанным среди шума и гула, царивших на площади:

— Ну-с, дело вот в чем. Елизавета Вандшерер, называемая также Гардервик и Торрентин, одна из нынешних цариц, заявила царю, что если только он осмелится хоть раз поцеловать ее, она убьет его собственноручно. К вящему посрамлению Бокельсона, как раз в это время подошла Дивара и, конечно, восторжествовала. Эта честолюбивая женщина, не терпящая соперниц, готова была вызвать сильный скандал. Царь смирился и замял дело…

Как вам нравится милая семейка? Скоро уличные мальчишки будут распевать о подобной срамоте.

В это время показался царь. Он облекся в одеяние из черной дамасской ткани. Кольца, цепочки и сверкающий меч были единственным украшением его наряда. Царя окружали высшие сановники; за ними следовали царицы в пышных одеяниях; наряднее всех была Дивара, шедшая во главе, в фантастическом одеянии из великолепнейших церковных риз. Ее мантию окаймлял двойной ряд затканных золотом и серебром ликов Богоматери и благочестивых епископов, основавших христианскую церковь в Мюнстере и прославивших ее своим подвижничеством.

Чтобы придать больше великолепия своему наряду, Дивара надела корону из драгоценных камней, снятую с одного святого и оставленную в неизменном виде. Она выступала преисполненная своего достоинства; сама ее здоровая, мощная красота придавала какое-то величие ее гордой осанке. Не будь она так хороша, она была бы смешна. Ее спутницы старались подражать ей, но это им очень плохо удавалось. Елизавета шла скромно и спокойно самой последней. Все ее движения носили отпечаток благородства и достоинства, которыми наделила ее природа.

Дивара шла с улыбкой на лице; радость светилась в ее глазах. Время от времени она взглядывала на царя, с заметным сознанием своего превосходства. Царь был мрачен и задумчив. Он избегал ее взоров и упорно обращал испытующие взгляды на народ, беспорядочно теснившийся у домов. Бокельсон, которому возвышение, где он сидел, позволяло обозревать все и вся, царил здесь, подобно Сарданапалу[49].

Маршалы-распорядители праздника на Сионской горе насчитали две тысячи мужчин, способных носить оружие, четыреста стариков и мальчиков и пять тысяч женщин. Так многочисленно было население, не считая больных и стражей, оставшихся на стенах города.

— Где же Книппердоллинг, городской староста? — спросил Бокельсон, поднимаясь для совершения молитвы.