Царь Сиона

— Прикажите палачу сжечь знамена и переломить оружие над головами клятвопреступников! — гласил приговор строгого властителя. — Каждого десятого человека обезглавить, остальным отрубить пальцы, поднятые ими, когда приносили присягу, обрить головы в знак бесчестия и в этом виде выгнать их вон.

Когда приговор был объявлен, при барабанном бое, бедные солдаты подняли неистовый крик, слышный далеко за стенами Вольбека, упали на колени и, простирая руки, молили о пощаде. Главнейшие из вождей епископского войска, потрясенные до глубины души, в лице выборных из своей среды, просили графа Вальдека внять мольбам и пощадить виновных. Но все было напрасно. Покачивая головами, возвратились военачальники от епископа и говорили между собой:

— Никто не может помочь несчастным, кроме разве только благородного Менгерсгейма.

Штединк послал за ним своего доверенного слугу и приказал по возможности медлить с приготовлениями к исполнению страшного приговора.

Гражданский суд был быстрее. Не прошло и получаса, как из принесенных связок дров составился большой костер, и Вильгель Баст, поджигатель, с суровым презрением к жизни, как настоящий фанатик, шел навстречу смерти. Он смеялся над епископом, пел песню анабаптистов и пророчил гибель всем властителям и духовенству. Граф Вальдек презрительно смотрел ему вслед, опершись на перила балкона, в то время, как тот проходил мимо. Мария повернулась к осужденному спиной.

— Позволь мне, государь, — сказала она беспокойно своему покровителю, — удалиться и ждать твоих приказаний в одном из внутренних покоев этого замка. Я недостаточно сильна для тех зрелищ, какие происходят здесь. Кроме того, моя честь страдает от злых речей народа и дворян, которых, по-видимому, удивляет мое присутствие возле моего милостивого господина.

Епископ сурово нахмурил лоб и проворчал:

— Приказываю тебе остаться! Если мне нравится твое присутствие, мне кажется, ты также могла бы быть довольной моим обществом.

Между тем явился старый рыцарь Менгерсгейм. Без доклада, как это ему было издавна дозволено, приблизился он к своему повелителю. Он держался почтительно, хотя не скрывал своей печали, молча бросил он только один удивленный, пытливый взгляд на красавицу, стоявшую возле епископа.

— Что имеет сказать мне почтенный Менгерсгейм, мудрейший из моих советников? — приветливо спросил его епископ.

Рыцарь сделал вид, будто хочет говорить, затем взглянул на беглянку из Мюнстера, обменялся с епископом вопросительным взглядом и молча поклонился.

— Что это значит, Менгерсгейм? Вы не потеряли надеюсь, дара слова?

— Нет, государь, но я не могу здесь сейчас откровенно высказаться пред вами.

— Так выберите более удобный час и приходите снова Я всегда с удовольствием вас выслушаю.

— Я бы и рад был сделать так, но если не теперь, то дело проиграно. И все-таки я не могу говорить, пока вы не один.

— Не один? Вы боитесь этой женщины? Но могу вас успокоить: это небесная посланница, которой я обязан утешением и надеждой, а стало быть, и жизнью. И эта женщина знает больше о моих делах, чем вы и даже я сам.

Менгерсгейм снова бросил на Марию несколько взглядов, заставивших ее опустить глаза.

Затем он сказал с особенным ударением:

— Про эту девицу ходит много слухов в замке и городе. И, простите, я чудес не признаю. Я придерживаюсь событий, которых был свидетелем и которые признаю большим несчастьем. Милостивый господин! Вы приказали обесчестить и превратить в трупы так много сотен храбрых, несчастных солдат: это ужасная жестокость!.. Что сделали эти бедные ослепленные воины? Ведь они только исполняли приказания своих начальников. Смерть этих осужденных не поведет к ускорению победы. Напротив: если палач переломит много мечей на этой площади, то столько же обратится их против вас, между тем как одно милостивое слово пошлет их в бой за вас. И вы противитесь милосердию, — вы, князь церкви! Я не могу надивиться этому, а еще больше тому, как может женщина присутствовать при этом и не присоединиться к моей просьбе?

— Я только женщина и не вмешиваюсь в дела и решения нашего повелителя, — возразила мрачно беглянка.

— В самом деле, не вмешиваетесь? — возразил Менгерсгейм, и глаза его сверкнули. — Позвольте усомниться в этом и еще позвольте мне вмешаться в ваши дела.

Мария побледнела. Епископ с решительным видом сделал шаг вперед по направлению к старому рыцарю и воскликнул:

— Молчите!.. Как смеете вы обращаться с дерзкой речью к женщине и тем более к этой женщине? Ни слова более! Удалитесь!

— Я иду созвать капитул и рыцарство на совещание, — ответил спокойно Менгерсгейм.

Эти слова охладили епископа и заставили его вновь заговорить:

— К чему это? И кто здесь властитель, я или вы?